Я легко вскарабкался вдоль пилястра замурованных ворот на высоту двух метров. Над архитравом в стене была выложена полукруглая ниша (вероятно, там когда-то стояло изображение святого), а перед ней вместо ограды торчало несколько заржавелых пикообразных спиц.

Ухватившись за одну из них, я попытался подтянуться. Вдруг спица сломалась. Я попробовал удержаться, но потерял равновесие и спрыгнул вниз. К счастью, было не очень высоко. Приземлился я на ноги, и хоть остался цел, все же пребольно ушибся. Обломок железной спицы упал рядом.

В следующий момент из ниши выпала другая, более длинная спица, упиравшаяся посередине в выступ вроде консоли. Судя по всему, она исполняла роль временной распорки. Консоль, лишенная противовеса, тут же подалась вниз, но не упала; эта здоровенная каменная штуковина шириной в три кирпича зависла на краю ниши одним концом наружу.

Разрушения, которые я невольно спровоцировал, на том не кончились. Консоль служила опорой толстой балке метра в полтора высотой, которая другим концом поддерживала балкон (вот когда я разглядел все подробности этой громады, прежде терявшиеся на неохватной поверхности стены). Балка-подпорка не была закреплена и держалась только за счет двух выступов. Секунду спустя после того, как рухнула консоль, балка отошла от стены, полетела вниз и глухо ударилась о землю. Я едва успел отскочить.

Вроде ничего больше не падало. Я повернулся и пошел к своим спутникам. Они напряженно глядели на что-то позади меня. Никогда не забуду выражения их лиц.

— Господи Боже! Посмотри туда! — крикнул мой зять.

Я обернулся: рядом с балконом ровная стена вздулась, как будто к натянутой ткани с изнанки прижали угловатый предмет. Вернее, сначала по стене прошла зыбь, а потом уже выпятился горб. В следующее мгновение кирпичная кладка распалась, обнажив свои гнилые зубы, и сквозь облако пыли проступила зияющая расщелина.

Сколько это длилось минут или секунд — сказать не могу. Но только, пока это происходило — можете считать меня сумасшедшим, — из самых недр здания донесся протяжный, тоскливый гул, похожий на звук трубы, и в ответ ему по всей округе тягуче завыли собаки.

Дальше все смешалось: я опрометью бросился догонять своих спутников, которые были уже далеко; женщины на краю поля вскочили на ноги и страшно кричали, одна из них каталась по земле; в окно верхнего этажа высунулась полуголая девица — посмотреть, что происходит, — а под ней в это время уже разверзалась бездна; и на какую-то долю секунды, как сквозь сон, — видение медленно оседающей стены. Вслед за ней вся необъятная громада здания, окружавшего двор, плавно колыхнулась и стала заваливаться, увлекаемая неодолимой силой разрушения.

Послышался оглушительный грохот, как будто сотни самолетов сбросили одновременно все свои бомбы. Земля содрогнулась, и над гигантской могилой поднялось желтое облако пыли.

Помню, как бежал я домой, стремясь подальше от страшного места, а прохожие, уже знавшие о случившемся, в ужасе смотрели на мою запыленную одежду. Отчетливо помню глаза моего зятя и его дочек, устремленные на меня с выражением испуга и сострадания. Они молча глядели так, как глядят на приговоренных к смерти (а может, мне это только чудилось).

Домашние, узнав, что я стал свидетелем страшного события, восприняли мое состояние как должное. Не удивлялись и тому, что на несколько дней я заперся в комнате и все лежал, отказываясь от газет. (Одну из них я все же увидел мельком, когда брат зашел справиться о моем здоровье: на первой странице была большущая фотография с длинной вереницей траурных катафалков.)

Неужели я — виновник этого кровопролития? Как роковое сплетение причин и следствий могло привести от сломанной мною железной спицы к крушению громаднейшего замка? Или строители умышленно спрятали в соотношении масс и объемов секрет хрупкого равновесия, для нарушения которого достаточно было сдвинуть ничтожнейшую деталь? А мои спутники, неужели они не заметили, что это моих рук дело? Если не заметили, то почему Джузеппе теперь избегает меня? А может, это я, боясь выдать свою тайну, невольно стараюсь пореже с ним встречаться?

С другой стороны, странно также, что профессор Скавецци зачастил ко мне в последнее время. Несмотря на стесненные обстоятельства, он заказал у меня с десяток костюмов. На примерках он улыбается своей гаденькой улыбочкой и внимательно за мной наблюдает. И обязательно найдет, к чему придраться: то складочка не на месте, то в плечах тянет, то пуговицы на манжетах ему не нравятся, то ширина лацканов. Для каждого костюма он раз по семь прибегает на примерку. И всякий раз спрашивает:

— А вы помните тот день?

— Какой день? — будто не понимаю я.

— Ну как же, тот день, когда рухнула «Баливерна»!

В его хитром подмигивании мне чудится намек, и я отвечаю:

— Помню, как не помнить.

— Да уж конечно, — он покачивает головой, — такое не забывается.

Нечего и говорить, что я делаю для него неслыханные скидки и шью себе в убыток. А он принимает это как должное.

— Дороговато у вас, конечно, — говорит он, — но ваши костюмы, разумеется, того стоят.

Интересно, думаю я тогда, он полный идиот или ему действительно доставляет удовольствие надо мной издеваться?

Не исключено, что он и в самом деле видел, как я сломал эту несчастную спицу. В таком случае он все понимает, и я у него в руках: он может меня выдать и навлечь на меня гнев всего города. Но из вредности молчит. Он приходит, заказывает новый костюм и, предвкушая мое замешательство от его любимого вопроса, не спускает с меня глаз. Мы играем в кошки-мышки. И так будет продолжаться до тех пор, пока он меня не сцапает. Он ждет процесса, чтобы сделать это публично. Представляю себе, как он гордо встанет и выкрикнет:

— Я один знаю, кто повинен в крушении «Баливерны»! Я видел это своими глазами!

Сегодня он приходил опять, якобы примерить новый фланелевый костюм, и был особенно медоточив.

— Вот мы и приближаемся к развязке, — сказал он.

— К какой развязке?

— Как к какой? К судебной! Весь город только и говорит что об этом. Можно подумать, вы с Луны свалились, хе-хе!

— Вы имеете в виду крушение «Баливерны»?

— А что же еще? Может, найдут наконец истинного преступника…

Потом он подчеркнуто церемонно раскланивается. Я провожаю его до дверей, жду, пока он спустится на один пролет… Все, ушел. Теперь тишина. И меня снова охватывает страх.

I

Не иначе как по причине ужасной зловредности старый Спирито, богатый пекарь из городка Тис, завещал свое состояние племяннику Дефенденте Сапори при одном условии: каждое утро на протяжении пяти лет тот должен прилюдно раздавать нищим пятьдесят килограммов свежего хлеба. От одной мысли, что его здоровенный племянник, первый безбожник и сквернослов в этом городке вероотступников, должен будет на глазах у всех заниматься так называемой благотворительностью, от одной этой мысли дядюшка еще при жизни немало, наверное, тайком посмеялся.