узел миф-линий, что его невозможно было блокировать у источника. Пять лет назад Тиресий и Гонзага трудились целый сезон, выплетая сложную двойную спираль из извилин вокруг малых узлов и октав, изолируя мигмусовую энергию курганов от узора миф-линий этой сельской местности. Долина реки Бойн оставалась ключевым стратегическим объектом. Если бы Антагонист восстановил контроль над энергиями, скопившимися там за шесть тысяч лет человеческого воображения и генерирующими фагусы, сдерживание как таковое могло бы оказаться под угрозой. Повсюду были протофагусы, они клубились над землей, подобно мареву; казалось, в каждой живой изгороди и роще обитает не то злобный Фир Болг [71], не то Зеленый Джек. Ощущение потока силы, текущего вдоль миф-линий к фокусу в курганах, настолько ошеломляло, что Тиресию пришлось отказаться от очков. Гонзаге повезло куда меньше; он не мог запросто отключить свои чувства. Он шел, словно мучимый нечистой совестью, то и дело останавливаясь, чтобы подергаться и вытряхнуть голоса из головы.

К тому времени, как они достигли первой извилины, уже сгущалась тьма. Цель пути находилась в малом хордовом узле на лесистом холме, известном как Таунли-Вуд, у речного входа в старое поместье, заброшенное во время Войны за независимость. Они ощупью пробирались в сумерках через мусор, оставленный участниками пикников в начале сезона. Гонзага случайно ткнул пальцем в частично разложившийся кондом.

– Сей гражданин воображал напрасно, что Мать Ирландия такого не приемлет… – посетовал он.

Они нашли извилину при последних лучах солнца, пробивающихся между деревьями. Узор был полностью погублен. Кто-то нанюхал погребенные фрагменты и выкопал, как будто орудуя бивнями, а потом растоптал. Ущерб усугубил и выжженный центр поляны. Гонзага принюхался.

– Пука.

Современная форма пуки представляла собой результат демифологизации, длившейся веками, – он стал еще одни членом пантеона великих и малых фейри, деревенским Паком, обычно добряком, хотя и склонным периодически к мелким шалостям по хозяйству. В древнем своем облике пука был грандиозным и ужасным воплощением самого леса, чьи корни уходили в память предков, запечатлевшую мохнатых мамонтов из окраинно-ледниковых земель – именно эти сильные твари с бивнями являлись в ночных кошмарах к обитателям мезолитических стоянок.

Друг, попрошу смиренно тишины:

Сей луг стал средоточием тревоги,

Но наши души непричастны к ней.

Таунли-Вуд погрузился во тьму. Тиресий слишком много лет следовал за миф-линиями, чтобы ее испугаться, и все же, когда Гонзага медленно и элегантно, как танцор, повернулся на почерневшей от огня поляне, его напарник ощутил чье-то холодное прикосновение к затылку.

Гонзага издал бессловесный крик и ткнул пальцем. Тиресий мгновенно нацепил очки. Таунли-Вуд превратился в скопление бледного тумана и рек пастельного сияния. Бродяга посмотрел туда, куда указывал Гонзага. В нескольких ярдах от них в неглубокой лощине копошился, постепенно растворяясь, спутанный светящийся червь. Промелькнули лица: гомункул с лошадиной головой, морской кот, сатир, вервольф, вепрь… А потом все исчезло, вернувшись в Мигмус.

Ночь провели у оскверненной извилины: наблюдали, слушали, ждали. Гонзага превратил две срезанные ветки орешника в длинные шесты. Пока Тиресий, бормоча и тревожась, бродил по пограничным землям Страны сновидений, он высыпал содержимое своего мешка на обугленную землю. Его пальцы с проворством ясноглазых зверьков перебирали разбросанные предметы, касались, взвешивали, изучали, отвергали. Засушенные цветы, осколки посуды, значки Молодежного клуба, кости, птичьи перья, обрывки ткани, медальоны Непорочного Зачатия [72], сломанные украшения, монеты, крышки от бутылок; те, что выдержали проверку, он прикрепил к шестам короткими отрезками бечевки и нитями для пришивания пуговиц. Автомобилисты и другие участники движения на Дублинском шоссе были настолько удивлены видом двух бродяг, размахивающих чем-то вроде маленьких майских деревьев, что, само собой разумеется, даже не притормаживали, не говоря уже о том, чтобы предложить их подвезти.

11

Несмотря на грандиозные отзывы и длинные очереди за билетами, фильм Деймиану не понравился. Джессика рассердилась на него, потому что он не насладился тем, чего она так долго ждала. Кроме того он заставил ее мучительно покраснеть, когда громко рассмеялся над Эрролом Флинном, который, размахивая саблей, прыгнул с батута, спрятанного в декорациях тропической Панамы (не той, которую надевают на голову), скорее похожей на Пальмовый домик в Ботаническом саду, чем на Испанский Мэйн. Деймиан оказался единственным в кинозале, кого эта сцена развеселила.

– Только посмотри на них, – сказал он, когда пошли титры и зрители, ринувшиеся было к выходам, замерли под вдруг зазвучавший государственный гимн. – Это и есть страна, за которую сражались наши отцы? За это умерли Кэтлин, дочь Холиэна, Пирс и Конноли, Макдона [73] – за кинозал, полный ирландцев, смотрящих американский фильм про английского пирата, которого играет тасманийский гомик?

Джессика бросилась на защиту кумира так же проворно, как сам капитан Блад, но Деймиан в подобном настроении был для нее неуязвим, ибо шел в одиночестве по непорочному гэльскому ландшафту – залитым кровью склонам гор, где все носили килты и говорили на безупречном ирландском, играли в хёрлинг, жили у мрачного моря в мрачном коттедже с двумя мрачными волкодавами; в том краю никто никогда не слышал ни о волне Би-би-си Лайт, ни о Ф. У. Вулворте, ни о «Рэгтайм-бэнде Александра» [74], ни о подъеме фашизма в Италии, ни об Эрроле Флинне в «Капитане Бладе» [75].

– Мы наконец-то отбросили восемьсот лет британского культурного империализма и обрели самостоятельность, мы последняя гэльская нация, и чем мы заняты? Проводим половину нашей чертовой жизни в темноте, наблюдая за Кларком Гейблом, Дугласом Фэрбенксом и Эрролом, мать его, Флинном. Господи!

Знойные вечера превратили Сент-Стивенс-Грин в естественный магнит для прогуливающихся пар. В тот вечер дополнительную привлекательность придавал концерт под открытым небом.

– Может, пойдем послушаем?

Джессика иногда чувствовала себя изолированной в компании Деймиана – ей нравилась его уникальность, то, что он не был просто очередным продавцом пылесосов «Гувер» или кондуктором электрического трамвая в Хоуте, – но ей нравилось ощущать себя частью большой компании. Деймиан прислушался к духовой музыке, звучавшей в янтарном воздухе приглушенно.

– Господи. «Британские гренадеры». Эта страна приводит меня в отчаяние. Какого черта я из кожи вон лезу, пытаясь всех вас спасти?

Джессика с неприкрытой ненавистью уставилась ему вслед, когда он развернулся и пошел прочь. Она догнала его у ворот на Лисон-стрит. Он стоял, засунув руки в карманы, и наблюдал за уличным артистом, который крутил ручку старой шарманки. У ног шарманщика прыгала обезьяна, она корчила гримасы под нудную джигу и протягивала украшенный блестками мешочек для подаяния.

– Вот так ирландцы на привязи и скачут, – сказал Деймиан и бросил пенни в мешочек обезьяны. Зверек снял шапочку, изображая благодарность, но по глазам было