Ковырзин прикинул и так и эдак. Почесал в затылке, снова взглянул в объектив подзорной трубы.

Что-то не так?

Он откатился на своей коляске в коридор, остановился возле зеркала напротив прихожей, посмотрел в отражение. А он еще вполне ничего, этот старый хмырь, которого все забыли, сняли с довольствия и сбросили со счетов. Напрасно, ей-богу, напрасно.

Он откинул одеяло с колен, уперся руками в подлокотники кресла и поднялся.

— Ааа, чччерт!!!

Он со стоном грохнулся обратно. Немного не рассчитал, переусердствовал, вот с непривычки и прихватило мышцы. Сейчас он попробует еще раз, уже более аккуратно. Только немного отдохнет, переведет дух.

Через минуту он повторил попытку, и на этот раз получилось гораздо лучше. Он выпрямился, потянул руки в стороны. Приподнял одну ногу, согнув ее в колене, потом вторую. Внутри что-то негромко хрустнуло, но суставы в целом работали нормально. Все до сих пор функционирует — это главное! По крайней мере на один вечер его хватит.

Он проковылял в спальню, слегка припадая на правую ногу и держась рукой за спину, по ходу отмечая, что скорость передвижения у него тоже вполне приемлемая для решения каких-то несложных задач. Например, вот этой.

Он присел на одно колено возле кровати, слегка приподнял матрас, засунул под него руку по локоть. О, как давно он не прикасался к этой штуке. Она все такая же холодная, хотя, бывает, и согревает сердце, особенно в мрачные и темные дни. Когда-то они с ней вместе зажигали — ох как зажигали…

Он вытащил сверток из толстого и бесцветного платка, развернул его. На ладонь лег старый добрый «макаров» 1949 года, один из самых первых экземпляров, собранный в Ижевске еще до того, как модель в массовом порядке поступила на вооружение Советской Армии и органов внутренних дел. Подарок от командования за успехи в этом самом… в общем, хрен с ними, с успехами, но пушка толковая и до сих пор способная поражать живую силу противника. И полная обойма внутри!

Ковырзин проверил предохранитель, сунул пистолет в карман халата, поднялся. Почему-то представилась картинка, будто он надевает пиджак (а еще лучше — военный китель!) со всеми своими государственными наградами, причесывается, нацепляет фуражку… и пускает пулю в лоб.

Он рассмеялся. Если бы его кто-нибудь слышал, наверняка бы испугался, потому что вместо смеха получился скрип старого кресла-качалки. Хорошо, что его никто не слышит.

Ковырзин снова переместился в кухню — теперь уже на своих двоих и гораздо увереннее, чем пять минут назад. Подошел к окну и посмотрел в подзорную трубу.

* * *

Во двор торжественно въехал красный автомобиль — элегантная сверкающая «хонда». Она настолько ярко выглядела в этом вечернем пейзаже, что Миша не мог ее не отметить.

— Забавно, — сказал он.

Тещина наливка расслабила, размягчила мозги и добавила чуть-чуть пофигизма. Если сделать еще один глоток, а потом еще один, то можно будет плюнуть, развернуться и уйти к Ленке Хохловой. «Может, стоит попробовать, старик?»

— Вам знакома эта тачка?

Владимир Петрович покачал головой.

— То есть это вряд ли кто-то из ваших соседей?

— Миш, — вздохнул Владимир Петрович, — ты слишком хорошо о нас думаешь. Мы здесь ни черта не знаем друге о друге. Я могу похвастаться только тремя-четырьмя знакомыми соседями, да и те уже не все в наличии. Откуда мне знать, чья это тачка!

Миша вынужден был согласиться. Он, видимо, в свое время посмотрел слишком много милых советских мелодрам, в которых сытые и довольные граждане после строительства социализма вечерком дружно оттягивались во дворе, играли в домино и забивали козла, и любая бабка, сидящая на скамейке у подъезда, могла заложить ментам кучу соседей и ни разу не ошибиться в подробностях.

Тем временем из красной «хонды» вышла элегантная дама в темном коротком пальто, в шляпке и с черной сумочкой на руке. Она элегантно захлопнула дверцу машины, элегантно поставила ее на сигнализацию и направилась к дверям второго подъезда.

Миша на мгновение застыл. Что-то знакомое показалось ему в этой картине. Дама, дама, элегантная дама…

— Владимир Петрович, кажется, нам пора действовать. Либо сейчас прольется чья-то кровь, либо я ничего не понимаю в черной магии…

Владимир Петрович как раз собирался глотнуть из фляги, поэтому едва не захлебнулся.

— Миш, ты гонишь?

— Нет. Готовьтесь. Хотя… подождите…

Элегантная дама не успела войти в подъезд. Дверь открылась, и к ней навстречу вышел молодой человек в черной куртке, надетой на белую рубашку. Тот самый парень…

Все, картина приобрела законченный вид. Теперь уже Миша не сомневался. Кроме того, у него внезапно дико зачесался левый висок, и чертова тошнота вернулась!

— Я пошел… — с трудом выдавил он. — Не знаю, что там происходит, но мне лучше быть там. Прикройте с тыла.

И он медленно двинулся вперед.

А Владимир Петрович на всякий случай присосался к фляжке.

— Здравствуйте, Татьяна Николаевна, — улыбнулся Константин. — Ничего, если мы с вами поговорим в подъезде?

Она пожала плечами:

— Как вам будет угодно.

— И не в нашем, а в соседнем. А?

Тут она замешкалась. Вроде бы ничего странного в его поведении не просматривалось, но эти загадочные перемещения по дому… зачем такие сложности?

— Может, нам поступить проще и присесть во дворе на лавочке? — предложила она.

— Нет, лучше спрятаться от посторонних глаз. Знаете, про меня здесь и так все говорят, что я псих. Не хочу лишних разговоров.

— Ну, смотрите…

В подъезде ей в целом понравилось. Сухо, тепло, даже немного уютно. Мусора нет, и запахов, которые могли бы источать незакрытые люки мусоропровода, тоже не ощущается. В таких подъездах зимой прячутся влюбленные парочки, любители пива и наркоманы, и местных жителей не спасают ни замки, ни домофоны, ни бдительные бабушки.

Татьяна Николаевна поднялась по лестнице на площадку первого этажа, обернулась и вопросительно посмотрела на своего провожатого. Только сейчас она заметила, что куртка его неестественно топорщится на животе и поясе. Хотя, может, ей так кажется из-за своеобразного освещения.

— Ну, что дальше, Костя? Что за новые странности?

Он молча поднялся следом, подошел к лифту, нажал на кнопку вызова.

Отвечать на вопрос мальчик явно не торопился. И вот тут Татьяна Николаевна поняла, что совершила самую большую ошибку в своей жизни.

Черт возьми, а ведь она чувствовала! Она же прекрасно помнила его глаза во время того последнего сеанса, а его мерзкий голос до сих пор звенел у нее в ушах. И как она позволила себя уговорить?! Ведь она тогда решила, что парень кончит плохо и что обязательно потащит за собой еще кого-нибудь. Константин Самохвалов относился к тому типу молодых людей, которые никогда не расстанутся со своим грузом, несмотря на все попытки соответствующих специалистов. Это нравственный рак, неизлечимая травма, полученная во время взросления. Таких нужно сразу помещать в какой-нибудь хоспис, из которого есть только один выход — в печь!