– Он заявил, будто Майкл гомик. Ты можешь поверить в эту чушь? А еще он утверждал, будто прочел об этом в медкарте Уилсона.

– Вот подонок! – Спасибо судьбе: подчас она бывает милосердной! Узнать такое, да еще от слепого, который не может видеть его лица и не подозревает, как подействовала на него новость… – Позволь, я налью тебе еще, Мэт.

Виски быстро ударило Мэту в голову – по крайней мере, Нилу так казалось, пока он не взглянул на часы и не увидел, что время близится к полуночи. Он встал, обхватил Мэта за плечи и помог ему подняться, хотя и сам держался на ногах нетвердо.

– Идем, старина, тебе пора в прилечь.

Бенедикт и Майкл собирали шахматы в коробку. Увидев нетрезвую парочку, Майкл подскочил к Нилу помочь. Они вместе стянули с Мэта брюки, рубашку и белье и уложили на кровать, на сей раз без пижамы.

– Отключился, – с улыбкой констатировал Майкл.

И глядя на это спокойное, волевое, необычайно мужественное лицо, зная, что скоро улыбка навсегда его покинет благодаря тому что он задумал, Нил почувствовал вдруг, что всей своей пьяной душой почти любит этого славного парня. Готовый разрыдаться, он обнял Майкла за шею, уткнулся головой ему в плечо и предложил:

– Идем пропустим по стаканчику. Бери и Бена. Не обижайте старика. Если откажетесь, я расплачусь. Оставшись один, я начну думать о вас, о нем, о ней и точно расплачусь. Пойдемте лучше выпьем.

– Нет-нет, никаких слез! – весело отозвался Майкл, высвобождаясь из пьяных объятий Нила. – Эй, Бен, нас с тобой приглашают.

Бенедикт убрал в шкаф доску с фигурами, подошел, и Нил, ухватив его под локоть, повторил:

– Пойдем выпьем! У меня там еще полторы бутылки. Мне-то можно и притормозить, но нельзя же допустить, чтобы этот чудный напиток остался невыпитым, верно?

Бенедикт отстранился.

– Я не пью.

– Сегодня и тебе не повредит, – твердо возразил Майкл. – Брось ты это дерьмовое благочестие.

Все втроем они направились в другой конец барака, причем Майкл и Бенедикт поддерживали Нила с обеих сторон. В конце коридора Майкл протянул руку к выключателю и погасил лампу над обеденным столом. Со стороны входной двери послышалось ужасающее дребезжание пивных крышек: в барак вошел Люс, причем не крадучись, а нагло, с вызовом, будто хотел, чтобы услышала сестра Лангтри, словно та притаилась в засаде и ждет его.

Трое мужчин замерли, глядя на него, он уставился на них. Майкл проклял про себя Нила, повисшего всей тяжестью у них с Беном на плечах. Что, если внезапное появление Люса вызовет у Бенедикта новый приступ?

От этих мыслей его отвлекли специфические звуки: у Наггета началась наконец рвота.

– Боже, какая мерзость! – скривился Нил, тотчас избавившись от хмельной одури.

Втолкнув Бенедикта и Майкла к себе в каморку, он быстро вошел следом и захлопнул дверь.

Люс сразу же направился к своей койке, не взглянув в сторону комнатушки Нила. Едва оказавшись в мягком полумраке палаты, где тишину нарушали лишь отвратительные звуки рвоты, полуживой от усталости, он опустился на край кровати. Люс несколько часов разгуливал по базе: петлял по тропинкам, бродил вдоль пустынных пляжей, кружил между чахлыми рощицами кокосовых пальм – и все думал, думал… Ему хотелось в слепой ярости наброситься на Лангтри, вцепиться зубами в горло и рвать, пока голова ее не покатится по земле, словно футбольный мяч. Заносчивая стерва! Люс Даггет оказался для нее недостаточно хорош! Мало того, она нагло оскорбила его, бросившись на шею поганому педику. Да она с ума сошла! С Люсом Лангтри жила бы как принцесса: он знал, что будет звездой (Кларк Гейбл вместе с Гари Купером в подметки ему не годились), а значит, богат. Когда чего-то так сильно хочешь – непременно получишь, иначе и быть не может. Она и сама так сказала. Люс жаждал стать знаменитостью и стремился к этому каждый день, каждый час, каждый миг, с тех пор как покинул свое захолустье.

Приехав в Сидней пятнадцатилетним пареньком-подростком, он уже знал, что карьера актера – билет в красивую жизнь, уже тогда мечтал о славе и богатстве. Люс не видел ни одного спектакля и никогда не бывал в кинотеатре, но почти все школьные годы слушал, как девочки восторженно болтали то об одном, то о другом актере, и не знал, куда деваться от их советов обязательно попробовать сняться в кино, когда вырастет. Лучше бы занимались своими делами, а он сам решит, какой путь избрать, рассудил Люс. Не хватало еще, чтобы какая-нибудь глупая курица хлопала крыльями и хвасталась, будто это по ее подсказке он стал актером.

Он устроился сторожем на склад бакалейных товаров на Дей-стрит и увел таким образом работу из-под носа у многих людей, желавших ее получить. Управляющий складом не смог устоять перед парнишкой с такими красивыми волосами, поразительно живым лицом и острым умом в придачу. К тому же паренек оказался очень хорошим работником.

Люсу не составило большого труда выяснить, где и как можно проникнуть в актерские круги. Работа у него была, голодать не приходилось, так что довольно скоро он возмужал, вытянулся и стал выглядеть старше своих лет. Тогда Люс и приступил к осуществлению своей мечты: стал посещать кофейни Репина, где выпивал бесчисленное количество кофе, нарезал круги возле Дорис Фиттон[19] в Независимом театре, его знали в лицо в труппе Святого Генезия[20]. Наконец он начал получать небольшие роли в радиоспектаклях на Ту-джи-би и Эй-би-си и даже несколько раз выступал с короткими шутками на канале Ту-си-эйч. Его голос, приятного тембра, без шепелявости, замечательно подходил для радио. Вдобавок чуткое ухо Люса улавливало малейший акцент, а потому, начав вращаться в театральных кругах, он за полгода полностью избавился от австралийского выговора и прибегал к нему лишь по мере надобности.

Из зависти к тем, кто мог позволить себе окончить среднюю школу и поступить в университет, Люс всерьез взялся за свое образование и принялся жадно читать все, что ему советовали более сведущие знакомые. Гордость не позволяла открыто спрашивать, что следовало бы прочесть, но он с поразительной хитростью выуживал нужные сведения где только мог, а затем шел в библиотеку.

К восемнадцати годам он уже мог позволить себе бросить работу на складе: маленькие роли в радиопостановках приносили ему неплохой доход. Люс подыскал себе небольшую комнату на Хантер-стрит, со вкусом ее обставил, украсив стены солидными, увесистыми томами, которые приобрел (о чем, конечно, никому не сказал) на барахолке «Паддиз маркетс» по три пенса за дюжину, а переплетенное в кожу собрание сочинений Диккенса обошлось ему и вовсе в два шиллинга восемь пенсов.