тоже имеет право отказаться от анала, но лучше ей этого не делать.

Известно давно: закон как дышло…

Да, я могу отказаться стирать чужие вещи, но безнаказанно прикрываться правовыми законами местного кодекса я смогу лишь до тех пор, пока это не начнет причинять дискомфорт хозяевам рабских судеб. Старо как мир.

Я глуп. Я теряю контроль над голосом. Мой отказ звучит с ноткой вызова. Впрочем, стараниями таких вот славных ребят, как этот ухмыляющийся циклоп, нотка играется на сломанном рояле. Настолько, что в иных обстоятельствах Шиломбрит и не услышит ее.

Но не в этот раз.

Я новенький. Я еще и недели здесь не живу. Во мне может еще оставаться капля человеческого достоинства. Шиломбрит знает это. Знает, что я могу нахамить. Поэтому он прислушивается к каждому слову, присматривается к любому моему движению.

Продолжая улыбаться одними уголками губ, Шиломбрит говорит: «Проще будь». Он говорит: «Ты нюх потеряло, животное?» Ухмылка сходит с его лица. За несколько секунд он взвинтил себя до предела. Он кричит: «На кого зубы скалишь, ебло тупое!» – «Я ничего такого не сказал, я просто… просто…» – «Дыру захлопни!»

Пытаюсь анализировать: тазик по-прежнему в его руках. Значит, он не собирается меня бить. По крайней мере пока. С другой стороны, это мало что гарантирует. Я знаю подобных ему ублюдков. Я много таких повидал в тюрьме. И скольких еще увижу в лагере. От дружеских посиделок за праздничным столом до ссоры с поножовщиной может пройти не больше пары часов. Никакой прелюдии, никаких знаков, по которым можно предвидеть конфликт. Водка, три-четыре слова, рывок из-за стола, удар в лицо, удар ножом… Таких здесь в шутку называют «кухонный Рембо».

Руки, занятые тазом, и расслабленная поза еще не означают, что избиение отменяется. Хотя слишком уж незначителен мой проступок, чтобы наказывать меня физически. Может быть, пара унизительных пенделей. Но это пустяк. «Унизительных» – ничего не значащее для меня прилагательное. Пустой звук. Пинок ботинком по роже куда страшней, чем плевок в эту же рожу.

О, вы уверены в обратном? Я тоже был.

Нет. Ничего он мне не сделает. Главное – не давать ему шанса. Это несложно. Мне даже не нужно тушить гнев в своих глазах. Его там нет. Один только страх. Это липкое чувство не покидает меня ни днем ни ночью. Иногда страх утихает в часы относительного спокойствия, переходя в фазу хронической тревоги, но только лишь для того, чтобы аккумулироваться и снова парализовать мою волю.

Я не дам тебе повода, урод.

Шиломбрит замолкает. Он ждет. Ждет моей реакции.

Напрасно. Мы оба знаем, что я не позволю себе дерзости.

Его ненависть натужна. Искусственно взращена на совершенно непригодной для нее почве. Она тускнеет и быстро завядает.

«Пидар-р-р-эас нераспакованный», – растягивая слова, бросает мне Шиломбрит и возвращается под свой душ.

Глава 33

Дом Марины был одноэтажный, с двумя комнатами и кухней с большим окном, выходящим на участок.

Не выпуская женщину из поля зрения, Токарь осмотрел комнаты. Нужно было убедиться, что, кроме них троих, в доме никого больше не находилось. После чего он задернул шторы на всех окнах.

– Сюда иди, – он указал Марине на небольшую комнату с одноместной кроватью и старым телевизором. – Посидишь пока тут. Кто еще может прийти? Дети, муж?

– Я живу одна. Сын в городе. Муж умер.

Токарь обратил внимание, что на дверях комнат стоят щеколды.

– На кой лях тебе двери закрывать, если ты одна живешь, а? – Токарь сунул женщине дуло тэтэшника под самый нос.

– Я вам правду сказала. Я одна. Раньше со мной сын жил. И девушка его. Вот они и поставили, взрослые ведь, у них своя жизнь, – испуганно сказала Марина и быстро прибавила: – Но они уже давно в Москву переехали. Я одна, честно вам говорю.

Токарь заметил мобильный телефон на тумбочке, на которой стоял телевизор, и сунул его в карман.

– Пока побудет у меня. Не ссы, не заберу.

Пошарив глазами, он увидел старый потрепанный халат, висящий на металлической спинке кровати. Взяв его, Токарь вытащил пояс, после чего приказал Марине завести руки за спину. Одним концом пояса он связал женщине запястья, а другой закрепил узлом на батарее, тянувшейся вдоль стены от печки, которая находилась в комнате побольше. Убедившись, что Марина привязана надежно, Токарь вышел за ящиками.

Все это время Нина молча стояла в дверях и смотрела на Марину. Каждый раз, когда ей удавалось перехватить взгляд женщины, она виновато улыбалась и медленно моргала, стараясь тем самым хоть как-то успокоить ее, дать понять, что все будет хорошо.

Марина же сидела на коленях и тихонько всхлипывала.

Токарь вернулся с последним ящиком, пристроил рядом с остальными и закурил.

– Теперь слушай меня внимательно, – сказал он Марине, выпуская дым. – Убивать тебя никто не собирается. И я тебе объясню почему. Час назад я прострелил…

– Нет-нет! – замотала головой Марина. – Не рассказывайте мне, не надо! – Она вспомнила из детективных книг и сериалов, которые иногда скрашивали ее одинокие вечера, что преступники чаще всего делятся о себе и своих планах лишь в тех случаях, если не собираются оставлять свою жертву в живых. – Не говорите мне, я не хочу знать, и в полицию я тоже не пойду…

– Да ты хоть в Гаагу пиши, мне похуй! – перебил Токарь. – Я тебе просто хочу объяснить, почему ты можешь не трястись за свою шкуру. Убивать тебя – не резон. Ничего нового ментам ты все равно не расскажешь. Я думаю, что моя фотокарточка, – он указал на свое лицо, – уже крутится по всем местным каналам. Я не маньяк, без надобности грех на душу не возьму. И говорю я тебе все это не потому что я такой прям до хера хороший. Просто я надеюсь, что если ты въедешь в суть происходящего и поймешь, что мы сюда не за твоей жизнью пришли, то не станешь пытаться свалить или еще что-то в этом роде выкидывать, а тихо-мирно дождешься, когда мы съебемся, и тогда можешь пиздовать куда хочешь, хоть на Первый канал иди и там рассказывай обо мне во всех подробностях. Можешь даже отсебятины наплести, что у меня рога и хвост, как у дьявола, мне будет уже насрать, я буду далеко-далеко, ясно тебе? Но сейчас ты побудешь с нами. Потому что, пока мы здесь, полиции вовсе не обязательно сюда приходить, а ты, само собой, попрешься именно к ним, если дать тебе сейчас уйти.

Марина хотела что-то возразить, но Токарь выставил ладонь перед ее