«Я отправился, прихожу – и не верю тому, что вижу. В маленькой комнате, помещавшей в себя два стола, на каждом из них лежало по два-три трупа; и у одного стола, вижу, стоит женщина, сухощавая, в чепце, в клеенчатом переднике и таких же зарукавниках, вскрывая чрезвычайно скоро и ловко один труп за другим. Тогда еще не видано и не слыхано было, чтобы женщины посвящали себя анатомическим занятиям…»

Судя по нешуточному удивлению Пирогова, эта женщина и в самом деле была первой не то что в Германии, а, пожалуй, во всей Европе. Как вскоре выяснилось, звали ее мадам Фогельзанг, бывшая повивальная бабка, позже заинтересовавшаяся анатомией и каким-то чудом сумевшая получить постоянное место в анатомическом театре «Шарите». Подробностей Пирогов не сообщает, но, судя по его дальнейшим воспоминаниям, смело можно сказать, что именно мадам Фогельзанг сыграла огромную роль в становлении Пирогова как хирурга – «она доставила мне для упражнений не одну сотню трупов, и потому я ее считал дорогим для себя человеком». У нее же чуть позже год практиковался и В. А. Караваев (1811–1892), будущий профессор хирургии Киевского университета.

Но вернемся в Россию. 1 сентября 1843 года в Нижегородской губернии в семье бывшего крепостного крестьянина Прокофия Суслова родилась дочь Надежда. Крестьянин был непростой: когда он осиротел в полтора года, его усыновил бездетный отставной дворецкий графа Трегубова, дал хорошее образование, так что со временем Суслов стал управляющим имениями графа Шереметева в Петербурге и Москве.

Пользу образования он явно понимал прекрасно: когда Надежде исполнилось одиннадцать лет, отец отдал ее в частный московский пансион для девочек. Правда, нельзя сказать, чтобы это заведение было таким уж светочем знаний. Сама Надежда Суслова вспоминала потом: «Плохая нам с сестрой досталась школа, где мало развивался ум, совершенно не затрагивалось сердце, а только обременялась память и царила мертвящая дисциплина». Еще она рассказала, когда и почему у нее появилась мысль стать врачом: «Однажды мы с подругой Танечкой Бельчиковой смотрели в окно и увидели, что мимо проезжал экипаж, в котором ехала очень красивая дама. Танечка спросила меня – хотелось бы мне самой ездить в богатом экипаже. И я, подумав, ответила, что хочу быть полезной людям: столько больных и немощных вокруг – вот бы помочь им, стать доктором».

Простыми детскими мечтами не ограничилось: однажды неплохо знавший Надежду друг ее брата Василия студент-медик Красавин предложил ее учить латыни. «Зачем?» – поначалу удивилась Надежда. Красавин ей объяснил, что именно на латыни врачи выписывают рецепты. «Рецепты? – все еще удивлялась девушка. – Но ведь их выписывают только врачи, а разве я могу?!»

– Отчего нет? – сказал Красавин. – Скажите мне, почему бы вам не стать врачом? Разве вы глупее любого из нас? А какое чудесное поприще для человека с благородным сердцем! Правда, женщине стать врачом – нелегкая задача, да еще в наших условиях. Женщин-врачей нет даже в странах просвещенного Запада…

(Действительно, именно на «просвещенном Западе» давно уж бытовала концепция, что приспособленность женщин к занятиям наукой, в том числе и медициной, «биологически не обусловлена».)

Красавин стал учить ее латыни, естественным наукам – не абы как, а по программе мужской гимназии. Уж не знаю, как ему удалось этого добиться, но через год Надежда отлично сдала экзамены и получила аттестат именно мужской гимназии.

Возник интересный бюрократический казус: с одной стороны, женщин к высшему образованию еще не допускали. С другой, аттестат мужской гимназии как раз и давал право поступить в высшее учебное заведение…

Правда, «полноправной» студенткой (тогда и слова-то такого не знали) Надежде стать не удалось, но ее все же приняли вольнослушателем в Медицинско-хирургическую академию, находившуюся в ведении Военного министерства. Вольнослушатель любого пола не имел права держать экзамены и получить диплом, но все же это было лучше, чем ничего…

Среди лекторов академии оказались два человека, оказавших огромное влияние на Суслову и предопределивших ее будущую медицинскую карьеру. Это были профессора С. П. Боткин и И. М. Сеченов. Сеченов, сторонник женского образования, сразу обратил внимание на способную девушку, их познакомили, и Суслова на долгие годы стала ученицей и другом Сеченова.

Сеченов к тому времени четыре года провел в лабораториях европейских ученых и темой своей докторской диссертации выбрал отравление человеческого организма алкоголем (крайне актуальная для России проблема). Совершенно непьющий Сеченов взялся ставить опыты на себе (что, в общем, было безопаснее, нежели прививать себе чуму или холеру). Алкоголь в разных количествах он употреблял у себя в лаборатории и с помощью всех имевшихся в то время научных приборов исследовал его воздействие на организм. Он первым и открыл, что спиртное разрушительно действует на газообмен в крови, азотистый обмен, нервную систему и мозг. Особенно его заинтересовал мозг – и Сеченов занялся глубоким и всесторонним его изучением. Именно он открыл, что мозг управляет всеми рефлексами организма. Сегодня это выглядит само собой разумеющимся, банальной истиной, но в то время стало настоящим открытием – даже самые маститые европейские ученые (Дюбуа-Реймон, Гельмгольц) не интересовались центральной нервной системой и мозгом и не связывали с ним работу органов чувств. Сеченов изложил свою теорию в знаменитых «Рефлексах головного мозга». Теперь человеческий мозг можно было изучать не под скальпелем патологоанатома, а, если можно так выразиться, «вживую».

Сеченов предложил Надежде заниматься в своей лаборатории и дал ей тему для несложной, но все же научной работы. Открытие она сделала маленькое, никак не сказать, чтобы эпохальное, но все же на фоне молодости тогдашней медицинской науки… Часами прикладывая к своей руке электроды индукционного прибора, выяснила, что на теле человека есть точки, совершенно лишенные осязания, в том числе и способности ощущать боль. Те самые точки, при обнаружении которых в Средневековье человек мог угодить на костер как колдун…

В академии ей удалось проучиться только два года – в мае 1864 года Суслову отчислили. Отнюдь не за плохую учебу – просто-напросто, несмотря на кое-какие тогдашние либеральные реформы, власти решили, что высшее образование для женщин – непозволительная роскошь (следовали примеру «просвещенного Запада», ага…) даже в качестве вольнослушателя. Перед прекрасной половиной рода человеческого с треском захлопнулись двери всех вузов.

По совету Сеченова Суслова поехала в Швейцарию – однако и там ее принялись мытарить по бюрократическим инстанциям: просвещенный Запад, как мы помним, тоже не спешил допускать женщин к высшему образованию (между прочим, в тихой, благополучной Швейцарии женщины получили избирательное право только в тысяча девятьсот сорок четвертом году…).

В конце концов как-то сладилось с Цюрихским университетом. Поначалу Сусловой заявили открыто: «Женщина-студентка – явление небывалое!» Однако потом профессора медицинского факультета по каким-то своим побуждениям все же создали специальную комиссию, чтобы решить, что же им делать с упрямым «небывалым явлением». Суслова вспоминала потом: «Профессор Бромер не без ехидства сообщал мне ее решение: „Принять! Мадемуазель Суслову принять в число студентов можно только потому, что эта первая попытка женщины будет последней, явится исключением“. Ох, как они ошибаются! За мною придут тысячи!»