— Тогда зачем тебе нужна была охрана?

— Знаешь, есть такие вещи, о которых не надо говорить. Ни после пятидесяти лет брака, ни уж тем более в начале отношений. Так просто надо. И это не вопрос доверия или его отсутствия.

— Ты когда-нибудь кого-нибудь убивал? — напрочь игнорирует мои слова. Напирает как самый настоящий бульдозер.

— А если я отвечу «да», то что?

— Ничего. Боишься показаться плохим?

— Мне за себя не стыдно, — вполне серьезно произношу я. — Я же хороший. Ну по твоей градации. И своей немножко, — пытаюсь улыбнуться, но выходит это с трудом.

— Так убивал? — снова напирает Василиска, но не в своем привычном тоне.

Отталкиваюсь от раковины и становлюсь напротив этой ведьмы. Закрываю глаза и ставлю руки на столешницу по бокам от Василисы. Наклоняюсь к ней и шепчу на ухо:

— Убивал.

— Дальше последует, что это была муха или комар? Жук? Да? — откидывает голову назад, поднимая на меня взгляд.

— Нет.

— А кого?

— Падаль одну. Правда не одну, — молчание. Затяжное. Не знает, как спросить. И самое интересное — не могу считать ее реакцию. — Дальше какой вопрос последует? Сам? Или просто заказал и смотрел? Отвечаю: заказал. Смотрел и добивал своими руками. Ну что, теперь боишься меня? — ожидал еще более затяжного молчания или еще чего похуже. Но нет.

— Учитывая мой анамнез, точнее моего, не дававшего мне покоя, бывшего мужа, мне следовало тебя бояться, еще когда ты выследил меня в лесу. А уж, когда ты появился голым в моем доме — и подавно. Но… не боялась. И сейчас тебя не боюсь.

— А чего боишься?

— Того, что могу подумать о тебе плохо и накрутить себя. Ты же зачем-то это сделал. Зачем? — совершенно детский наивный вопрос, но при этом испытывающий взгляд.

— Моя жена и дети, как ты сказала, погибли в аварии. Но не совсем. Им помогли в этом. Вот зачем я это сделал.

Мог ли я когда-нибудь подумать, что после этих слов могу испытать облегчение? Однозначно я тронулся крышей, но я его испытываю, чувствуя на каком-то интуитивном уровне, что, сказанное мною, сыграло на маловероятный третий вариант — приняла. Ничего не говорит и смотрит не с осуждением. Думает о чем-то своем, а затем, закрывав глаза, упирается лбом в мое плечо.

— Не так я себе представляла твою жизнь, — произносит едва слышно и голос другой. Ну бля, слез мне ее еще не хватало. — Это очень… очень-очень грустно, — поднимает на меня свои глаза полные слез. — И плохо, что я воспринимаю это все… нормально.

— Ну, признаться, я давно понял, что ты не самая нормальная.

— Не самая. Я тоже убила человека. Не так, как ты, конечно, но я виновата.

— Ты сейчас шутишь?

— Нет. Когда я была в интернатуре, нас забросили на ужасную базу. Там врачей почти не было. И даже простых лекарств. Все покупали родственники больных. И мы все сами делали, вчерашние студенты. Без какого-либо контроля. Я неправильно лечила деда с пневмонией. Довела до реанимации. И он там умер. И это точно моя вина.

— Ну нормуль, два убийцы в одном доме — всяко лучше, чем один. В одной очереди будем стоять в ад.

— Прекрати.

— Ну давай грузиться обо всем. Ты ж не спецом его гробила, как там у вас, у врачей — свое мини кладбище. Это жизнь. А я тоже не ходил и не искал, кого же меня грохнуть. Все чики-пуки, белочка.

— Зачем ты это делаешь?!

— Что?

— Ты только что сознался, что убил тех, кто убил твою семью, а сейчас шутишь!

— Это моя фишка так абстрагироваться. А ты слезы льешь, это надо как-то прекратить, хоть белочкой, хоть чикой и пукой.

— Это так не работает, — хватается за голову. — Подожди, а ты был в той машине? — ну начинается…

— Не был, Вася.

— А тогда, когда тебе спасли жизнь? Что с тобой было?

— Значительно позже. Когда бухал по-черному, ну и нарвался на ножевое. Это уже не было связано с тем, что было в девяностых. В общем, сам дурак. Правда.

— А что было в девяностых? За что они так?

— Жаль, что тебя нельзя сейчас просто трахнуть, дабы заткнуть.

— За что они так сделали?

— Ну ты же не маленькая девочка, сама должна понимать, как тогда строился бизнес.

— А как у тебя было?

— У меня нормально было. Только я не догадывался, что не все такие честные придурки, как я. Лох деревенский, не скрывающий, что имею семью. Другие поумнее были. Либо вообще не имели, либо любовницы, которых им не жалко было пускать в расход. Давай закроем эту тему. Пора бы остановиться. Самое главное то, что это все в далеком прошлом. И тебе не нужно бояться. Вась?

— А сейчас? Чем ты занимаешься сейчас? Ну скажи уже правду.

— Да ничем. Так, остатки ресторанного бизнеса. Кстати, основной и мой любимый ресторан почти рядом с нами, под Зеленогорском. Давай туда завтра съездим. Поедим, заодно педиков поищем? Там много выбрасывают еды, может, они на зов мяса убежали?

— Ты просто… просто…

— Что?

— Неподражаем. Блин, мне надо переспать с полученной информацией.

— Спать ты будешь со мной, а не с инфой. В общем, забудь все и… не ссы, — вытираю тыльной стороной ладони мокрые щеки Василисы.

— Не ссу. Но сейчас я как раз писать хочу. Только сначала надо вытереть какао, — тихо произносит Василиса, шмыгнув носом.

— Я сам вытру. Иди облегчайся. Стой, — хватаю ее за ладонь, как только она отходит на шаг. — Я тут подумал, что мы еще можем поторговаться вдвоем у чистилища, а там я схитрожоплю и попадем в рай.

— Дурак, — тихо произносит Василиса, при этом наконец-то едва заметно улыбаясь.

Глава 27

Смотрю на экран мобильника и мысленно кайфую от «Белочки».

— Да, Васенька. Ты уже соскучилась по мне за несколько часов?

— Типа того. А ты где?

— Уже почти подъезжаю. Минут пять. Вкусняшки везу.

— Это плохо. Мне нужен сахар. Я не рассчитала с закатками. Кабачков еще много, а сахара нет. Заедешь в ближайший магазин?

Перевожу взгляд на часы: половина шестого. Не рассчитала она, блин. На хрена я вообще тогда уматывал из ее дома? Чтобы все равно попасть на закатки?! Твою мать.

— То есть ты звонишь для того, чтобы я купил сахар?

— Типа того.

— Белочка моя, нужно было сказать так: да, соскучилась. А дальше типа, у меня тут сахар закончился, а без него не могу приготовить для тебя вкусный пирог. И тут я бы тогда не сказал,