отблагодарить меня, что когда-то сохранил его тайну и не проболтался. Я был удивлен и рад одновременно. Тогда он отвел меня в ту же самую комнату, где мы заперлись одни, и рассказал о том, что я тогда на самом деле видел: как, бывает, мужчины нравятся мужчинам, как можно заводить отношения не только с девушками, как надо быть осторожным с выбором партнера, поскольку тебя может наказать не просто администрация лагеря, а даже отдадут под настоящий суд. Мне стал интересен его рассказ, и вдруг он предложил, хочу ли я испытать, что это такое. Я не засомневался и покивал. Тогда староста сказал, чтобы я сел на кровати удобнее и раздвинул ноги. Я был взволнован, весь в нетерпении, часто дышал и потому безропотно выполнял все его просьбы. Он сказал, что не нужно волноваться, будет совсем не больно, а наоборот приятно. Он расстегнул на мне шорты, завел ладонь под мое белье и стал медленно водить пальцами и ласкать, возбуждая меня, затем схватил и сжал, продолжая работать ладонью. Я кончил ему в руку, и он был рад, что был у меня первый, на кого у меня встал. Я попросил, чтобы он действовал дальше и смелее, не боясь, что мне может не понравиться. На что он сказал, что со мной ему надо быть осторожным, поскольку я несовершеннолетний, и его могут посадить за совращение. Я поклялся, что никому не расскажу о нашем опыте, но он хотел, чтобы я понял, насколько опасно это может быть. Я погрустнел оттого, что больше никогда не заполучу от него ласк, какие он дарил своему парню, на что староста сказал, что у меня впереди вся жизнь и я еще смогу найти того, с кем могу это сделать, а пока мы с ним оба в лагере, это опасно. Но я все еще хотел прикоснуться к нему, почувствовать его, тогда он лег рядом со мной на кровать ко мне лицом. Мы оба спустили с себя штаны и прижались так тесно, чтобы соприкасаться и чувствовать возбуждение друг друга. Так мы пролежали несколько минут в тишине, крепко обнявшись, лишь немного двигая ногами и потираясь друг о друга. На прощание он поцеловал меня в лоб и вышел из комнаты, уйдя и из моей жизни навсегда.

Кнут прервался и поднял глаза на Констана, продолжая потирать брючину на колене. Дюмель смотрел в свое расплывчатое темное отражение в расплескавшемся по столешнице коньяке. Сложно предсказать, о чем он думал в этот момент и думал ли вообще, но словно нащупав нужную душевную нить, такую тайную и тонкую, запрятанную глубоко в душе, скрываемую от сторонних глаз, Брюннер продолжил, довольный, что сразил священника наповал. Кто знает, может, услышав доверительный его, Кнута, рассказ, Констан поведает, как сам пришел к осознанию таких отношений? И как сложно живется ему всё это время, когда он тяготеет к мужчинам, а религиозные моральные нормы строго запрещают однополую любовь? Как же хочется узнать внутренний конфликт молодого француза, отдавшего свою душу Богу, а тело — мужчине! Но всему свое время, Кнут, всему свое время… Он еще раскроется перед тобой, если ты сам будешь аккуратен и обходителен.

— Я рос дальше. Прилежный ученик, активист, отличник. Новый староста. Меня ставили в пример всему лагерю. Меня уважали младшие ребята и сверстники. Мой лучший тогда друг был рад и горд за меня. На предпоследнем курсе я участвовал в молодежных соревнованиях между лучшими организациями Союза немецких девушек и Гитлерюгенда по всей Германии. Соревнования были выездными и длились почти две недели. Именно там у меня был новый опыт отношений с мужчиной. Это был парень из другой школы. В первый же день мы достаточно быстро нашли общий язык. Он был долговязым и тогда казался робким, но в компании со мной и моим лучшим другом проявлял чувство юмора и любознательность. Однажды вечером мы вдвоем с ним прогуливались перед ночным отбоем по полю, и он вдруг заговорил, что его внезапно заинтересовала тема однополых преступлений. В своем городе он узнал о существовании подпольного клуба, где собирались люди нетрадиционной ориентации, а однажды во дворах наткнулся на заметки об отношениях однополых пар и после этого стал обращать внимание в газетах на колонки об уголовных преступлениях, когда судили за связь мужчины с мужчиной. Он рассказал, как принес несколько пропагандирующих листовок в отделение полиции, как в тот же день ее сотрудники, переодетые в штатское, нагрянули в этот клуб и многих там повязали, кто не успел убежать, а его самого похвалили за бдительность и гражданский долг. В тот момент я не признался ему, что мне было известно о подобных связях, о которых я знал от своего старосты. Моего нового знакомого волновала эта тема, но он боялся заговорить о ней со мной — боялся, что плохо о нем подумаю и осужу. Но я заверил его, что всё в порядке, и он может говорить со мной про что захочет, а я никому не расскажу. Тогда он сказал, что в том же клубе полицаями были изъяты фотографии, и во время дачи свидетельских показаний в участке он увидел откровенные снимки однополых пар в постели, на полу, диване и стал представлять в мыслях, что мужчины и женщины чувствуют в этот момент, когда совокупляются по несколько человек или друг с другом. Тут же, рассказывая мне это, он осекся и нервно начал оправдываться, что не считает себя геем, это обычное подростковое любопытство. Я же вспомнил старосту и то, что он отказался поступить со мной смелее. В тот день мне и моему новому знакомому так же, как и вожатому когда-то, было семнадцать. Мы ушли с опушки, на которой раскинулся полевой лагерь, вглубь леса. За густыми ветвями елей и высокими кустарниками я сказал, что он смело может попробовать со мной, что было бы ему интересно. Мы оба разволновались. Каждый знал, чего он хочет, но боялся проявить смелость и разочароваться в предстоящем. Мы несколько раз пробовали целоваться в губы, но быстро поняли, что нам хотелось иного. Я не хотел быть активным, наоборот, хотел принимать ласки нового приятеля, поэтому сам сказал ему об этом. Парень приставил меня к голому стволу старой ели, я обхватил дерево. Он, часто дыша и волнуясь, дрожащими руками быстро расстегивал на мне брюки, затем спустил их и жадно прижался ко мне ртом. Я взвизгнул от долгожданного удовольствия и прикусил пиджак на согнутом локте, продолжая шумно дышать в руку