Записав показания, участковый разрешил нам убраться восвояси.

Хмурый, но собранный Джамал Юсифович попросил забрать с собой Эмина. Так мы и поступили, тем более что парень и сам не возражал.

Он вообще был крайне молчалив и послушен. Увиденное повергло его в глубокую депрессию. Хоть он и недолюбливал младшего из дядьев, но вряд ли желал ему такой страшной, необъяснимой и абсолютно неожиданной смерти. Артемьич поманил его на заднее сиденье, там обнял за плечи и начал что-то тихо говорить. Наверное, «шептал» по своему знахарскому обыкновению. С тем мы и отбыли.

* * *

У ворот чепиловского дома стояла пыльная «японка», приземистая как ящерица и длинная как срок политзаключенного. Половина заднего бампера у нее отсутствовала, бока пачкали пятна ржавчины. Ни рядом, ни за рулем никого не было.

– Это к тебе, Родя? – спросил Артемьич.

– Вряд ли. Мое начальство на таких развалюхах не ездит. А больше я никого не жду.

– Кажется, я знаю, кто это, – сказал Эмин.

Еще на подъезде к селу он заявил, что не желает быть человеком, который сообщит жене Тагира о случившемся. И вообще хотел бы находиться подальше от дома, где скоро появится покойник. Просил высадить на ферме, но Артемьич пригласил его к себе. По крайней мере до вечера, а если захочет, то и на пару деньков.

– Земляки? – спросил я у него.

– Нет. Это люди из той деревни, где живет Монко-старик.

– Черемисский колдун, я тебе про него рассказывал, – пояснил Артемьич.

– Погоди, если он уже был стариком, когда ты вернулся из армии, сколько ему сейчас?

– Лет сто. Для колдуна самый расцвет.

Я скептически хмыкнул.

– Расцвет мертвецов. А ты-то их откуда знаешь, Пикассо?

– Они один раз приезжали к дяде Джамалу, – сказал Эмин. – Предлагали комбикорм. Очень дешевый, наверняка краденый. У нас как раз гостил министр, другие уважаемые люди. Дядя, конечно, отказался, сказал, что ворованное не покупает. Они рассердились и пообещали, что Монко наведет порчу на всех наших коров. Тогда Тагир их просто вышвырнул.

– Так, может, все ваши неприятности – их рук дело?

– Нет. Дядя потом к ним сам съездил, все уладил. Вернулся довольный, как слон. В ту же ночь нам целый трактор комбикорма привезли.

– Выходит, Артемьич, пришла твоя пора комбикорм покупать, – сказал я. – Предлагаю не мелочиться. Бери сразу вагон.

– А жрать его ты будешь? – угрюмо огрызнулся Чепилов. – Ладно, схожу, узнаю, что им надо. Будьте пока здесь, орехи вон грызите.

Он ушел в дом, а мы последовали его совету, хоть и не буквально. Эмину я вручил пассатижи, а сам давил скорлупу газовым ключом. Оказалось чрезвычайно удобно. Под умиротворяющее похрустывание прошло минут десять – пятнадцать. Мы успели съесть половину орехов, да еще угостить трех подошедших девушек, одна из которых смотрела на юного Байрактара с очевидной влюбленностью. Эмин старательно делал вид, что пылких взглядов девушки не замечает. Чтоб не смущать молодежь, я отошел в сторонку.

Вскоре появился Артемьич, да не один, а в сопровождении крошечного толстенького мужичка. У толстячка было бесцветное будто обмылок лицо да огромный стальной перстень на левом мизинце – и больше ничего, что стоило бы упоминания. Чепилов махнул ему рукой: «Заводи машину», – а сам направился ко мне.

– Придется мне уехать, Родя. В лучшем случае до утра. А то и дольше.

– Что-то серьезное?

– Монко-старик помирать собрался. Меня требует.

Я потрясенно уставился на Артемьича.

– Хочешь сказать, колдун не может умереть, пока не передаст тебе свою колдовскую силу?

– Грубо говоря, так и есь.

– Ты шутишь, что ли? Иди вон, Эминовым девчонкам сказочки рассказывай.

– Не шучу я, Родя. Сказками тут и не пахнет. Ты хоть на свое лицо в зеркало посмотри, а потом вспомни, какое у Тагирки было. И сравни. Думаешь, у тебя за одну ночь все раны зажили и синяки сошли, потому что укольчики хорошие? Шиша! – Он соорудил кукиш. – Это мое шептание подействовало. Монко мне с той давнишней водкой часть своего умения передал. И на крючок подцепил, гад. Я к нему потом годы и годы ездил, учился. Не хотел, а ехал. Тайком, ты понял! Как наркоман. И в запои-то уходил, чтоб от него избавиться. Только не помогало. А знал бы ты, как меня в ЛТП без его уроков корежило…

Артемьич скрипнул зубами.

– Ну так откажись, – сказал я. – Не езди, и все. Пусть теперь его покорежит. Пусть сдохнет в мучениях.

Толстячок с железным перстнем словно услышал мои слова: длинно, прерывисто просигналил.

– Не могу. Он же на родне отыграется. Танюху проклянет, детей. А так… – Чепилов криво усмехнулся. – А так хоть у меня появится шанс до ста лет прожить.

– Ну как знаешь, – сказал я. – Только не вздумай перед смертью меня вызывать. Хрен я приеду.

– Ладно. – Он кивнул с предельно серьезным видом.

– Мобильник оставишь?

– Да оставил уже. У Танюхи заберешь. Заодно объяснит, откуда лучше звонить. Или Кубу спроси. – Артемьич мотнул головой в сторону Эмина. Тот что-то рассказывал девушкам, энергично жестикулируя; судя по взрывам смеха, речь шла вовсе не о гибели Тагира.

– Как-нибудь разберемся, – пообещал я. – Успехов, подколдунок.

– И тебе, ветеринар.

Мы пожали руки. Чепилов пошагал к «японке». Хлопнула дверь – куда сильнее, чем требовалось. Машина тут же сорвалась с места.

Я подбросил последние орешки и долбанул по ним разводным ключом, точно бейсболист битой. В основном промазал, конечно.

Тетка Татьяна сидела за накрытым столом, подперев голову руками. Лицо у нее было задумчивым, но куда менее печальным, чем я ожидал. Может, муж-колдун – это не так уж страшно?

– Здравствуйте, Родион, – сказала она, поднимая взгляд. – Кушать будете? Есть окрошка, жаркое из курицы.

– Я бы с большим удовольствием, но сначала надо позвонить. Очень важно. Иван Артемьич сказал, что оставил вам телефон…

– Оставил. – Она повернулась к буфету, открыла выдвижной ящик, вытащила мобильник, протянула мне. – Вот. Знаете, где принимает?

– У соседей на чердаке?

– Ага. Проводить?

– Не надо, тетя Таня, – сказал я с ангельской кротостью. Такой тон мгновенно находит отклик в женских сердцах. Особенно если дамочке хорошо за пятьдесят, а с личной жизнью не так чтобы очень гладко. Опробовано и отрепетировано на моих дачницах. Главное – не перегнуть палку.

Не подвел прием и в этот раз. Тетка Татьяна посмотрела на меня с почти материнской теплотой.

– Тогда я жаркое-то покамест в печь уберу. Чтоб не остыло.

– Буду благодарен, – сказал я и вышел из избы.