хлопнул друга по плечу, мол, всё будет в порядке. Ага-ага, а сам ножик у пояса проверил.

Девочка спрыгнула с телеги и побежала вперёд, ученикам чародея оставалось только устремиться следом.

«Заброшенный домик» на поверку оказался полуразвалившейся сторожкой. Интересно, кому понадобилось ставить её в стороне от дороги?

Последний вопрос Элмерик в задумчивости задал вслух. Ему ответил Орсон.

— Мне мастер П-патрик говорил, что раньше дорога вот такой п-петлёй шла, а деревня как раз здесь заканчивалась. Больше народу было. Несколько купеческих семей жило богатых. Вот и выставляли на ночь сторожей, чтобы воры не пролезли или лихой человек красного п-петуха не подпустил. А потом лес ближе п-подошёл, люди уехали…

— Ясно, — вздохнул Элмерик. По правде говоря, он и сам не задержался бы в этой глуши, если бы тут не обучали колдовству.

Трава у сторожки вымахала выше человеческого роста, почти скрыв с глаз ветхую деревянную постройку. Пожелтевшие зонтики и репьи покачивались на ветру, мокрая осока так и норовила хлестнуть по лицу. Справа стелился примятый след — будто несколько часов назад кто-то тут уже проходил.

— Наверняка это госпожа Линетта, — Орсон подумал о том же.

Его губы превратились в линию, обычно румяное лицо казалось бледным в свете луны. И куда подевался недавний недотёпа? Элмерику подумалось, что так могли бы выглядеть герои древности. Орсон шёл, сокрушая приставучие репьи и прокладывая тропу, идти следом за ним было легко. Кромка Чёрного леса маячила тёмным пятном, Элмерик то и дело видел вспыхивающие огоньки, похожие на чьи-то глаза. За ними следили, присматривались, порой даже ворчали, но не лезли. Прав был мастер Патрик, когда сказал: пройдёт немного времени, и никакие лесные твари или болотные бесы будут вам не страшны. Но Элмерик порой всё равно сглатывал, потому что во рту пересыхало, — и продолжал идти.

У входа в сторожку их встретил порыв ветра, заставивший скрипнуть покосившуюся дверь. Внутри не было ни огонька, и когда Орсон крикнул в темноту:

— Госпожа Линетта! — ответом ему были скрежет ржавых петель и звон Рябинового ручья.

Элмерик достал флейту, протёр рукавом мундштук и заиграл мелодию, которая должна была заставить брауни выйти. Где-то под корнями росшего рядом дуба прошуршала потревоженная полёвка, белка с ветки уронила орех, недовольно чирикнул воробей — и всё стихло.

— Они говорят, что не могут выйти, — шепнула Энджи.

— Кто? — Элмерик перестал играть.

— Хвостатая Мод и Бесхвостая Мод. Джилл Воробейка и Дубовый Усач тоже здесь. Они бы и рады показаться, но Тимми Колючка запретил.

— Тогда почему он сам не выходит?

Девочка ещё немного послушала шелест листвы и перевела:

— Говорят, не хочет.

— Я ничего не понимаю, — Элмерик помассировал виски. — Мелодические чары должны были выманить всех брауни.

— Дубовый Усач говорит: все и вышли, кроме Тимми.

— Но почему?!

Не то, чтобы Элмерик ждал ответа — скорее, просто в сердцах выпалил. Но под корнями дерева что-то зашуршало, и Энджи, выслушав, пояснила:

— Бесхвостая Мод говорит, всё потому, что он — наполовину боггарт. «Это почти то же самое», — чуть было не брякнул Элмерик, но вовремя прикусил язык. И без того обиженные брауни после такого заявления наверняка перестали бы разговаривать. Хотя на правду вообще-то не обижаются. Боггартами становились брауни, сильно разочаровавшиеся в хозяевах дома. Сперва у них портился характер, потом вместо помощи они начинали проказничать, а порой и откровенно вредить. И в конце концов менялись внешне, превращаясь из милых маленьких человечков в гадких чудовищ. Видно, Тимми Колючка оказался слишком чувствительной натурой, если изгнание подтолкнуло его к таким быстрым изменениям. Пожалуй, Элмерик мог бы придумать мелодию, которая выманила бы и боггарта, но Орсон решил взять дело в свои руки. Зычным голосом он скомандовал:

— Тимми Колючка, выходи! Говорить с тобой желаю!

Из-за двери раздалось недовольное:

— А кто его спрашивает? — такое же скрипучее, как и дверные петли.

— Орсон Глендауэр, наследник лорда Трёх Долин.

— И чё? — из дома показался лохматый человечек ростом примерно по плечо Энджи. Цыкнул зубом, сплюнул на порог.

Как у всех брауни, у него были пронзительно-голубые глаза — их неестественный цвет был заметен даже в ночи. Копну всклокоченных коричневых волос едва прикрывала шапка из мешковины — единственная одежда Тимми. В одной руке он держал льняной платок, в другой — шероховатый камень, и так яростно тёр их друг об друга, словно вознамерился проделать в ткани дырку.

— Ты сам спросил, — Орсон развёл руками.

— И чё? — оскалившись повторил боггарт. Манерой вести беседы он напомнил Элмерику Джеримэйна, и Элмерик невольно улыбнулся. Но уже в следующий момент улыбка сошла с его лица, потому что Тимми продолжил:

— За девчонкой пришли? А я не отдам, — он помахал платком. — Вишь, чо у меня есть? Это её жизнь. Как протру дырку — так и помрёт. И поделом. Неча было честных брауни из дома выставлять!

— Говорят, ты и раньше плохо себя вёл, — не удержался Элмерик.

Тимми Колючка пожал худыми плечами.

— Дык она и раньше мне не нравилась. Воображала и врушка.

— Это моя вина, — за спиной барда всхлипнула Энджи. — Отпусти сестру, возьми меня вместо неё.

— Нетушки, — боггарт погрозил узловатым пальцем, щеря острозубую пасть. — Ни к чему мне выбирать. Сначала её погублю, а потом и до тебя доберусь, человеческий детёныш. Хочу, чтобы ты почувствовала сполна, что такое предательство. Когда служишь верой и правдой, а тебя вышвыривают на улицу, как надоевший башмак.

Он шикнул на расшелестевшихся в траве брауни (Элмерик не разбирал их голоса, но почему-то подумал, что те просили сменить гнев на милость и пожалеть бедняжку Энджи) и продолжил с остервенением тереть платок о камень.

Времени оставалось мало. И пока Элмерик лихорадочно соображал, что же делать дальше, какая колдовская мелодия будет уместна в нынешней ситуации, Орсон шагнул вперёд, сжимая в руке нож.

— Не хочешь по-хорошему — давай решим дело поединком.

— О, драчка! — обрадовался Тимми. — Драться я люблю. Но только один на один. И без всяких ваших человеческих хитростей.

— Обещаю, что бой будет честным.

— А я не верю!

— Клянусь пеплом и вереском, — выдохнул Орсон.

Для чародея не было клятвы страшнее. Теперь если он вздумал бы нарушить слово, то в тот же миг сгорел бы заживо.

Колючка скривился, будто бы наелся неспелой клюквы и нехотя молвил:

— Ладно, теперь верю.

Он обернул камень платком, отложил в сторонку и подмигнул Энджи.

— Не вздумай похитить платок, девчонка. Или твой защитник сразу же умрёт.

Потом он кивнул Элмерику.

— А ты лучше спрячь флейту, чаропевец. Помни — одно слово, один звук с твоей стороны, и от кого-то останется лишь