В декабре сорок первого года Красная армия отбросила немецко-фашистские войска от Москвы. Обстановка более или менее стабилизировалась, и меня вызвали с Ленинградского фронта в столицу. Я понятия не имел о цели вызова.

Когда я приземлился на своем МиГе на секретном военном аэродроме в черте города, подъехал черный лимузин, и люди в модных темных широкополых шляпах и плащах-балахонах вежливо пригласили меня в машину. Куда меня везут, я не знал, окна в автомобиле были зашторены, а салон отделен от места водителя перегородкой из бронестекла, которая тоже была тщательно закрыта шторкой.

Я попытался спросить своих суровых спутников, куда меня везут, однако на все вопросы был лишь один ответ:

— Не волнуйтесь, товарищ Шаталов, сейчас все узнаете.

Честно говоря, мне стало не по себе. О том, как у нас пропадают сотрудники и сотрудницы завода, знали все. Никто не был застрахован.

Секретная проверка, конечно, не афишировалась. Человек просто исчезал.

Многие возвращались, но иногда сотрудник завода пропадал бесследно. Все понимали, что так надо. Практически все на нашем заводе прошли такую чистку в разных вариантах. Кто-то отделался сравнительно легко, кто-то не очень.

Я знал, что в любой момент тоже могу быть подвергнут чистке, но, когда момент наступил, повторяю, мне стало не по себе, и под ложечкой засосало довольно тоскливо. Каково же было мое изумление, когда я вышел из лимузина в кремлевском дворе и меня провели прямо в кабинет товарища Сталина.

Вождь встретил меня очень приветливо. Он предложил сесть за столик, примкнутый торцом к его рабочему столу.

Усевшись за столик, я сразу обратил внимание, что на зеленом сукне сталинского рабочего стола были аккуратно разложены чертежи самолетных двигателей. Товарищ Сталин сделал небольшую паузу, как будто давая мне время немного освоиться.

Он неторопливо закурил и стал расхаживать по кабинету с дымящейся трубкой в согнутой руке. Вождь неторопливо вышагивал вдоль стены, увешанной полками с многочисленными толстыми книгами. Чтобы видеть его, мне пришлось в полоборота повернуться на стуле.

Товарищ Сталин заговорил не сразу, но, когда заговорил, я сразу погрузился в особый мир, в котором все было аккуратно расставлено и разложено, словно книги на полках в сталинском кабинете.

— Мы с вами виделись на совещании летчиков-испытателей завода номер один в тридцать восьмом году?

— Так точно, товарищ Сталин!

— И на новогоднем банкете в декабре тридцать девятого?

— Так точно, товарищ Сталин!

— Когда я декламировал сказку о бельчонке в стихах, вы что-то помечали в блокнот.

— Так точно, помечал, товарищ Сталин. Хотел сказку запомнить, чтобы племяннице на ночь рассказать.

— Племяннице? Похвально!

Вождь сделал многозначительную паузу. Я невольно похолодел. Мне вдруг показалось, что в его словах промелькнул едва уловимый сарказм.

Однако, когда он заговорил снова, у меня отлегло от сердца. Товарищ Сталин говорил очень тепло, просто и проникновенно.

— Товарищ Шаталов, прошу вас, пожалуйста, давайте обойдемся без официоза щелканья каблуками. Я хочу просто побеседовать с вами с глазу на глаз. Принимается?.. Хорошо! Хотите курить? Нет?.. Итак, мы ознакомились с вашими многочисленными рапортами. Вы не первый, кто критикует МиГи. Однако что вы предлагаете? Вы предлагаете кардинально улучшить двигатели, но сейчас мы не можем выполнить ваше пожелание, нам приходится довольствоваться тем, что мы имеем. К сожалению! Надеюсь, вы хорошо понимаете, в каком состоянии пребывает наша оборонная промышленность?

— Товарищ Сталин, я, конечно, понимаю. Тем более, зачем вкладываться в совершенствование современного, но очень дорогого самолета, который заведомо окажется не доведенным именно по двигателю?

— Что вы предлагаете?

— Проект МиГ приостановить. Мотор под И-180 выглядит гораздо более надежным, но у нас по причине эвакуации не хватает мощностей по серийному выпуску самолета И-180. Вместе с тем очень жаль терять такой истребитель! Он имеет великолепную аэродинамику и превосходное пушечное вооружение. Я предлагаю предельно упростить самолет И-180, облегчить его, сделать дешевле и проще для массового серийного производства, а двигатель и пушечное вооружение сохранить.

Вождь вдруг остановился и лукаво посмотрел мне прямо в глаза своими проницательными тигриными глазами. Он как будто попытался определить, сам ли я пришел к такому выводу или мне кто-то подсказал.

Я решительно поднялся со своего стула и одернул гимнастерку.

— Товарищ Сталин, я не одинок в своем мнении. Практически все летчики-испытатели и фронтовые летчики-истребители, с которыми мне довелось беседовать, склоняются к точно такому же выводу. Делать ставку исключительно на Яки ошибочно. Я не спорю, Як — неплохой самолет, но на вертикалях он все-таки недотягивает. Единственный его козырь — вираж, однако летчику на Яке приходится умышленно подставляться под «мессершмитт», чтобы с разворота на вираже сбить его. Такая тактика показала успешные результаты, но наши летчики на Яках вынуждены быть в воздухе в постоянном напряжении. Если летчик вовремя не заметит «мессершмитт», ему не уйти от атаки, но если бы двигатель и аэродинамика позволяли, он бы смог это сделать! Фронтовая практика показывает, что пара «мессершмиттов», удачно подловившая Як, сбивает его в девяти случаях из десяти. У нашего летчика-истребителя на Яке зачастую просто не остается возможности, чтобы поквитаться. Мы несем неоправданно высокие потери в людях и технике!

Воцарилось долгое и тягостное молчание. Я замер на месте, а вождь, задумчиво склонив голову, продолжал бесшумно мерить своими мягкими кожаными сапогами кремлевский узорчатый темно-красный ковер.

Какие-то сумбурные мысли полезли мне в голову. Не слишком ли я эмоционален?

В самом деле, кого я, интересно, взялся учить? Товарищ Сталин все силы, можно смело сказать, всю душу вкладывает в нашу боевую технику. Наверное, он больше меня знает о ее возможностях!

Вождь вдруг остановился. Секунду помедлив, он повернулся ко мне, на этот раз в его взоре промелькнуло что-то похожее на удовлетворение.

— Хорошо, товарищ Шаталов, благодарю вас. Мы обязательно учтем ваши предложения!

Я не знал, что ответить и как себя вести. Благодарить? Одобрить решение? Обрадоваться? То, другое и третье казалось довольно глупым.

Я не могу одобрять решение вождя, не тот, как говорится, ранг. Благодарить пока что не за что, поскольку результатов-то пока еще нет, а радоваться нечему — наши самолеты сбивают, и еще неизвестно, что покажет доводка И-180 на практике. Пресловутый субъективный фактор продолжал довлеть, словно дамоклов меч.

Товарищ Сталин увидел замешательство на моем посеревшем уставшем лице и улыбнулся. Его улыбка была простой и проникновенной. Так отец улыбается волнению сына, думая про себя: «Ах, мальчик, волнуйся, пока волнуется».