сестры, я самая младшая. Моим родителям почему-то захотелось, чтобы все мы имели необыкновенные имена. Поэтому старшая была названа Евлампией, средняя — Клеопатрой, а мне досталась Ефимия. — Она обратилась к бабушке. — Ну, так как же, Прасковья Анисимовна? Можно мне поселиться у вас?

— Ежели Мишуха не возражает, то можно. Поселяйся, дочка, и мне, старухе, будет веселее.

— Спасибо, бабушка. Так я сейчас же и переберусь.

Ефимия незаметно улыбнулась мне, и эта ее улыбка сказала: «Видишь, все получается так, как и нужно, и мы теперь будем всегда вместе». И она вышла из хаты. Во дворе еще о чем-то говорила с бабушкой, а часа через два пришла с чемоданом, открыла дверь и сказала:

— Вот и все мои пожитки.

Бабушка проводила Ефимию в ее комнату, а я ушел в свою. Сел к столу и принялся за работу, — надо было закончить очерк, который я писал для своей газеты. Стенка, разделявшая меня и Ефимию, была из фанеры, такая тонкая, что я, занимаясь своим делом, слышал и шаги новой квартирантки, и песенку без слов, которую она пела как-то в нос. Я откладывал карандаш и думал о том, что мне, оказывается, приятно было слышать и ее шаги, и этот ее миловидный голосок. Странное и непонятное чувство я испытал уже в этот первый вечер. Отложив в сторону недописанный очерк, я стал думать о том, что теперь эта стригальщица со своими ячменными завитками всегда будет находиться за стенкой, рядом со мной — и сегодня, и завтра, и все другие дни. «Ну и что? Чего я испугался? Пусть себе живет, какое мне до этого дело? Она не придет ко мне, а я не пойду к ней, а между нами стенка». Сам не зная для чего, я мысленно ставил Ефимию рядом с Мартой, сознавая, что делать этого не следует, а все же делал, и всякий раз видел, что у Ефимии, в ее броской внешности, в загаре лица, в смелом взгляде, было что-то такое, чего у Марты не было. «Нет, нет, и думать о ней нечего, и сравнивать с Мартой ни к чему, — думал я. — И то, что она тут, за стенкой, еще ничего не значит. Да и кто она мне, эта мастерица стрижки овец? У меня есть Марта, и то, что она не похожа на Ефимию, так и должно быть, и никого, кроме Марты, мне не нужно». Снова прислушивался к шагам за стенкой, и снова ловил себя на мысли: да, Ефимия — девушка необыкновенная, совсем не такая, как все, и не такая, как Марта. Где-то совсем рядом с этой мыслью рождалась мысль другая, она возражала, спорила, доказывала, в чем я не прав, в чем были мои заблуждения, правда, доказывала робко, неубедительно, и я, сам того не желая, все больше и больше осознавал свое неравнодушие к соседке за тонкой стенкой.

Кажется, на третий день вечером, вернувшись с работы, Ефимия смело постучала в дверь и вошла в мою комнату. Вошла свободно, запросто, и я, увидев ее улыбающееся, радостное лицо, все те же ячменные завитки, покраснел и подумал: да, эта девушка мне нравится, и я ждал ее прихода. А она без приглашения села на диван так же свободно и просто, как у себя дома, натянула короткую юбчонку на округлые, смуглые от загара колени и сказала:

— Миша, я пришла сообщить, что хорошо устроилась на новом месте.

— С чем тебя и поздравляю.

— Спасибо. — Она покосилась на меня смеющимися и что-то свое думающими глазами. — И комната мне очень нравится. Да, Миша, ты не беспокойся, обещаю вести себя тихо, ни в чем тебе не мешать.

Я молча смотрел на нее, и мне слышалось, будто она говорила: «Не верь мне, буду, буду мешать, да и пришла-то я к тебе не затем, чтобы сообщить, как я устроилась, а затем, что люблю тебя, и мне так хотелось повидать тебя и поговорить, и если бы ты знал не о том, о чем я сейчас болтаю, а о том, что я сейчас думаю о тебе…» И тут она ни с того ни с сего стала рассказывать о себе. Родилась в Кисловодске, и сейчас там живут ее родители: отец — главврач санатория, мать — врач-окулист.

— Квартира у нас в старинном доме, недалеко от Нарзанной галереи.

— Как же стала зоотехником?

— Сама не знаю. В медицинский не попала по конкурсу. В это время моя подружка подала заявление в техникум, и я тоже. В прошлом году окончила техникум и получила направление в Привольный.

— Почему в Привольный?

— А куда? Не возвращаться же в Кисловодск?

— Разве в Кисловодске плохо?

— Не плохо, но что там делать. — Она весело посмотрела на меня. — А в Привольном мне хорошо. Здесь широко, просторно! А я люблю простор.

— А как стала еще и стригальщицей?

— Надо же подрабатывать денежки. Мои родители — люди обеспеченные, могли бы дочке помогать. Но я с ними в страшной ссоре.

— Из-за чего?

— А! — она махнула рукой. — Разве старики могут понять то, что должны бы понимать. Хотели, чтоб я была врачом и жила бы с ними. А я вот — зоотехник и живу в Привольном.

— Довольна своей работой?

— Работа мне нравится, только зарплата небольшая. Выручает стрижка, и хорошо выручает. В прошлом году я смогла на заработанные на стрижке деньги купить себе зимнее пальто с норковым воротником и сапожки. В этом году заработала еще больше, а после твоего очерка меня даже премировали. Ну и расхвалил же ты меня!

— Не одну тебя.

— А ведь правда, я так научилась снимать с овец их тяжелую одежду, что вместо нормы семьдесят голов остригаю сто, а то и больше. Думаешь, это мало? Очень даже немало. — Ефимия сама ответила на свой же вопрос. — Вечером рук поднять не могу.

— А мне показалось, что у тебя получается