— Мне похвалиться нечем — Булка спеклась еще до нашего приезда, без малейшего нашего участия. Но у меня появилось сильное сомнение, что он может быть как-то причастен к этой истории, это было такое ничтожество! Я даже удивляюсь, что кто-то мог привлечь его к серьезному делу. А рассказать мне совсем нечего, потому что воспоминания Казакова о его тяжелом детстве — не в счет.

— Что делать собираешься?

— Думать! — выразительно ответила я.

Я приехала «домой», где меня ждала с ужином Александра Федоровна, которая, увидев меня, обеспокоенно спросила:

— Ты здорова ли, Женя? Что-то вид твой мне не нравится.

— А! — скривилась я. — Ни черта не получается. Куда ни ткнусь — все мимо!

— Ничего, бог даст, во всем ты разберешься, — попыталась утешить меня она.

А я в ответ только отмахнулась — ну не сыщик я! В чем я разобраться-то могу! Так что, поев, я ушла к себе в комнату и принялась размышлять, что еще можно сделать, но, так ни до чего и не додумавшись, легла спать.

Суббота

Утром, пока Александра Федоровна кормила меня завтраком, она спросила:

— Какие у тебя планы? — на что я только пожала плечами — не знаю, мол. — Тогда договоримся так: я еду в театр, ключи остаются у тебя. Если ты будешь занята допоздна, то я поеду к себе домой, чтобы тебе из-за меня от дел не отвлекаться. И не мусори мне! — грозно сказала она.

— Так, от канадцев же пока ни слуху ни духу, — возразила я.

— Наверное, что-то у них застопорилось, — предположила она и ушла.

Оставшись одна, я решила сварить себе кофе в надежде, что мозги будут лучше работать. Стоя возле плиты, я караулила поднимавшуюся пену, а над ухом у меня, действуя на нервы, бубнил маленький кухонный телевизор. Заканчивая какой-то сюжет, мужской голос, натужно шутя, заявил:

— Вот как бывает в жизни: не было бы счастья, да несчастье помогло! А мы с вами сейчас…

Это было уже свыше моих сил, и я, сняв с плиты турку, выключила телевизор.

— Что за глупость? — возмущалась я. — Несчастье приносит человеку счастье! У женщины в самый неподходящий момент колготки порвались — и это счастье? Дом сгорел! Руку человек сломал! И это тоже счастье?

И тут я застыла, потому что мне в голову пришла совершенно сумасшедшая мысль. Сначала я от нее отмахнулась, но потом решила, что в ней все-таки что-то есть. Забыв о кофе, я села за стол и принялась вертеть ее, как кубик Рубика. И чем дольше я ее обдумывала, тем больше убеждалась, что истина где-то рядом. А потом я вспомнила одну впроброс сказанную фразу и поняла, что в этом направлении надо копать и копать. И тут я застопорилась. Если окажется, что я права, это точно никому не принесет счастья. А если я не права, то очень сильно осложню жизнь ни в чем не повинных людей, потому что «Гардиан» вцепится в них, как черт в грешную душу. А кто дал мне право вмешиваться в жизнь людей, которые никому, в том числе и мне, ничего плохого не сделали? Никто! И «Гардиан» мне не указ! Я с ним ни контракт, ни договор не подписывала, так что пусть идут они лесом. Я все выясню сама, без них. Значит, полная автономка! Ваши действия, госпожа Охотникова?

Очнувшись и налив себе остывший кофе, я принялась рассуждать. Дверь в квартиру под наблюдением, на машине Ермаковой «маячок», домашний телефон прослушивается, оба мои смартфона — и «родной», и тот, что дали для работы, — наверняка тоже, даже в выключенном состоянии, в Интернет выходить нельзя. К тому же я попала в цейтнот, потому что все нужно сделать до вечера, пока меня не хватились. Что мне оставалось? Вспомнить молодость, когда мы тренировались, как уходить от слежки, потому что подготовка диверсантов включает в себя как ее основы, так и умение оторваться от нее, и надеяться на то, что Москву не перестроили настолько кардинально, чтобы я могла в ней заблудиться. И тут меня пронзила страшная мысль: я ведь ночевала у Крона, а он так боится потерять свою работу, что вполне мог прицепить мне «жучок», если ему приказали. Я ненавидела себя за эту мысль, но избавиться от нее не могла. «Так, — думала я. — Что на мне было надето? Жилет, джинсы, кроссовки. Что у меня было с собой? Сумка! Если «жучок» есть, то только в ней, потому что одежду можно поменять, а раз я столько дней хожу с одной и той же сумкой, значит, она у меня одна. Но времени на то, чтобы искать на ней «жучок», у меня нет. Вывод: надеваю туфли на танкетке и полуспортивный костюм с массой накладных и внутренних карманов везде, где только возможно.

Переодевшись, я посмотрела на себя в зеркало — вроде нормально. Но тут мой взгляд остановился на зажиме для волос, и я решила не рисковать, достала из косметички шпильки и собрала волосы в узел на затылке. Как говорится, береженого и бог бережет, а сейчас любая моя небрежность могла выйти боком другим людям. Потом я вывалила из сумки на постель ее содержимое и стала тщательно отбирать только самое необходимое, одновременно раскладывая это по карманам. С подозрением посмотрев на удостоверение сотрудника «Гардиан», я решила его не брать — кто их знает, этих умельцев?

В комнате Анны я взяла с полки номер журнала «Театральная жизнь» и выписала на листок бумаги адрес и телефон редакции, потом переписала на него же со своего смартфона номера нужных телефонов и положила его в нагрудный карман — ничего, многоразовую таксофонную карту попозже куплю. Я проверила, все ли взяла, и, убедившись, что ничего не забыла, приступила к последнему действию: мне нужно было посвятить тех, кто меня слушал, в свои планы. И я решила позвонить Пантелеичу — быть не может, чтобы у него новостей не было.

— Ой, Женя! Я сейчас в театре — тут директор решил общее собрание устроить. И я тебе скажу, что в дурдоме спокойнее! — с ходу начал он, услышав мой голос. — Мне Степаныч рассказал, что тут вчера творилось, так это словами не описать. Короче, пришел Борис в театр, а тут и полиция нагрянула, чтобы гримерку Сизовой обыскать. Оказывается, ее сын наркотой балуется, только во время обыска у них дома вместо наркоты фторид таллия обнаружили, а это смертельный яд. Вот, значит, что Зойка Анне подсыпала. В театре ничего не нашли, но сообщили, что Зойка задержана и до суда будет под стражей. Тогда Борис решил, что, раз Сизова играть уже не будет, надо Анну из больницы вызывать. А с ее телефона ответили, что беспокоить больную Ермакову врачи запретили. А составов-то только два, замены больше нет. Борис так бушевал, что его секретарша из приемной вся в слезах выбежала, а потом в бухгалтерии жаловалась, что он с ума сошел. Попозже из другого отделения полиции к нему пришли, чтобы выяснить все по поводу Лукьяновой, которую убили. Стали людей опрашивать, да все под протокол. Он опять в припадке бился. А потом, как говорит секретарша, ему какой-то мужчина позвонил по городскому и орал на него так, что мембрана чуть не расплавилась. Тут-то к Борису кондрашка и пришла в гости! Свалил его инфаркт, и увезли его в больницу. В реанимации теперь отлеживается. Вчера спектакль отменили, да и сегодня тоже. Директору театра позвонили и сказали, что будет министерская проверка. Поговаривают, что театр вообще могут закрыть. Одним словом, тут полная неразбериха, все забились по углам, как мыши, а если шмыгают друг к другу, чтобы пожалиться на жизнь, то исключительно по стеночке. Вот такие дела!