– Будем надеяться.

Со сменой погоды я начинаю проводить намного больше времени за затяжными ужинами с друзьями и на посиделках по вечерам. Вновь исполненная решимости, включаюсь в беседы, задаю вопросы и вставляю свои замечания. Иногда Рябина опускает голову, пытаясь скрыть веселье, или Виола невзначай смахивает с губ улыбку, когда я в чем-то особенно путаюсь, но в основном меня все слушают внимательно и строят ответы так, чтобы я улавливала смысл.

И каждую ночь, лежа на своем клочке соломы по соседству с белеющим в полутьме Фаладой, я снова вспоминаю эти разговоры и доброту. Беспокойно думаю о важности грамоты и использования речи, о Конях и народе фейри. Но потом, когда занимать голову становится нечем, темнота полнится призраками, на которых у меня нет управы. Я лежу на спине, широко распахнув глаза, и не могу унять стук сердца, не могу стереть из памяти слова и нападки брата, ежедневные мысли о Корби, содрогание дерева в руках. И, куда ни повернись, повсюду угрозы Дамы, ее удавка все еще держит меня за шею, ее сети по-прежнему раскинуты вокруг Кестрина. Когда я наконец засыпаю, сны мои полнятся тьмой и гулкими ударами крыльев о воздух.

Одним свежим ясным утром я отправляюсь с Фаладой к часовне в надежде отыскать там умиротворение. Шагаю улицами и смотрю по сторонам, думая заметить большеглазого бродяжку, который нашел меня, когда я была больна.

Около часовни трое мальчишек играют в квадратике яркого утреннего света меж двух домов. Один из них замечает меня и пихает приятеля, тот поднимает голову, и я враз его узнаю. Он таращится на меня, вскакивает на ноги и уносится по узкому переулку, друзья – за ним. Я провожаю их взглядом и понимаю, что недолго буду молиться в одиночестве.

Зайдя в часовню, я позволяю себе утонуть в тишине. В последние дни я часто читаю молитвы, и отдыхая от работы, и сидя с Фаладой, и в теплой темноте ночной конюшни, пробуждаясь от вязких сновидений, что текут, кружатся и теряют форму, но неизменно содержат в себе блеск зубов за улыбчивыми губами и мерцание глаз.

Я заворачиваюсь в плащ, вдыхаю сладкий прохладный воздух и пробегаю глазами по словам на стене напротив, по молитве, которую все еще не могу прочесть. Вспоминаю, как молилась той ночью, когда воины гнались за мальчишкой. Гадаю, был ли он послан мне, была ли мне дана возможность помочь ему или то был выбор между ним и солдатами. Размышляю, зачем ему так пристально следить за мной.

Потом позволяю этим мыслям растаять в звуках окружающего города. Опускаюсь коленями на жесткую циновку и погружаюсь в молитву. Молюсь обо всем, что узнала, выучила и ощутила: о выражении глаз Корби и одолевающих меня страхах, о принце и его безнадежной борьбе с Дамой, о самой Даме и ее власти надо мной, и снова и снова о себе, и об ощущении дерева в руках, и о беспощадной ухмылке, растянувшейся на моих губах при виде крови Корби.

На улице Фалада предостерегающе фыркает. В коротком движении цепляет стену часовни копытом.

Я выплываю из молитв и иду к дверям, уже зная, кого встречу. Человек со шрамом стоит неподалеку, наблюдает за Фаладой.

Склоняет голову в мою сторону:

– Мир вам, верия.

Что ж, он успел разузнать, что я леди.

– Мир вам, кел. – Я стою рядом с Фаладой. Не думаю, что он узнает мужчину, ведь той ночью жеребец оставался у подножия лестницы.

– Наш друг просит с вами встречи. Он ожидает вас в «Хитрой Лисе».

Я смотрю на Фаладу. Тот взмахивает хвостом, будто пытаясь предостеречь меня от этого приглашения. Разумеется, оно не могло ему понравиться, но я не в силах отказаться от желания узнать, что стало с тем парнем и зачем на самом деле он за мной следит.

– Для вашей лошади там есть конюшня, – говорит мужчина, заметив мой взгляд.

– Где?

Он подходит и наклоняется, чтобы снять сапоги. Негромким голосом подробно объясняет, как и куда повернуть, чтобы дойти до «Хитрой Лисы». Я слушаю его и обуваюсь.

Закончив, он проходит в часовню. И только потом снова смотрит на меня:

– Вы запомнили путь?

– Да.

– Он ожидает.

Я иду в сторону переулков, Фалада держится рядом. От него, будто жар, исходит напряжение.

– Помнишь того паренька? – спрашиваю я, перешагивая полинялую лужицу с ледяной кромкой и скользя башмаками по грязи. – Это был его друг, который открыл тогда дверь. Он, ну, помог мне добраться домой из дворца, когда я выбилась тут из сил.

Фалада шумно выдыхает, ничуть не успокоенный.

– Понимаю, – мягко говорю я. – Но нужно узнать, почему за мной следят. И я не думаю, что мне навредят. Человек со шрамом мог сделать все что пожелает еще тогда, в часовне. А он только проводил меня домой. Я… я хочу понять, что к чему.

Фалада несогласно мотает головой.

– Постараюсь быть осторожной, – говорю я и засим умолкаю.

Работники на конюшне явно ждут нас, машут издалека и указывают на пустое стойло.

– Извольте подняться той черной лестницей, келари, – говорит один из них, как только я закрываю за Фаладой дверцу загона.

Наверху мальчик-слуга чистит пол. Отступает в сторону и смотрит, как я прохожу к третьей двери справа и стучу.

Мне открывает мужчина в капюшоне, в тени которого виднеются борода и крючковатый нос.

Я растерянно отступаю, но он легонько кланяется.

– Прошу, верия, заходите. – Он распахивает дверь шире и жестом приглашает меня внутрь.

Я нерешительно переступаю порог, думая, не совершаю ли ошибку. Отчаянно хочу, чтобы Фалада мог быть рядом, – и тут мужчина уходит, закрыв за собой дверь.

Я неуверенно озираюсь. В одной стороне комнаты две деревянные скамьи стоят по бокам от очага, а в середине лицом друг к другу расставлен набор разномастных сидений. Смотрится это как несуразное подобие гостиной, собранное будто бы для одной только встречи.

В одном из кресел с высокой спинкой застыл человек. Я моргаю, застигнутая врасплох его присутствием, его неподвижностью. Как и у товарища, капюшон у него поднят. Свет из окна бьет мужчине в спину, так что разглядеть черты лица почти невозможно. Он ничего не говорит.

Я сглатываю и снова думаю о Фаладе, но раз сама в это влезла – сама должна и выбираться. Я пересекаю комнату и замираю у ближайшего стула.

– Что вам от меня нужно?

– Две вещи, – отвечает мужчина. – Во‐первых, я должен вернуть долг.

Он жестом указывает на кошелек, лежащий на маленьком столике у кресла.

Я бросаю на него взгляд.

– Какой долг?

Мужчина задирает правый рукав, сбрасывая край плаща с руки. Через все предплечье тянется свежий шрам, покрытый тонкой розовой кожей.

– А, – глупо отвечаю я, не отводя глаз.

В ярком дневном свете рана выглядит еще ужаснее. Вид не до конца залеченного изогнутого пореза лишает меня присутствия духа. Можно было догадаться, кто это, но ведь тогда он показался мне мальчишкой.