систем. Баланс сил на Балканах, так же как и баланс на Ближнем и Дальнем Востоке, разделил судьбу общеевропейской системы. Они стали просто функциями нового мирового баланса, просто «театрами», где идет борьба за власть между двумя великими действующими лицами. Можно сказать, что из всех локальных систем баланса сил только южноамериканская система сохранила определенную степень автономии, защищенную, как и сейчас, доминирующим положением Соединенных Штатов.

Учитывая, после модели компенсаций на рубеже XVIII века, качество территории, качество и количество населения на ней, мы все равно имеем дело с меньшим количеством факторов, из которых складывается мощь нации. То же самое верно, если сделать стандартом сравнения количество и качество вооружений.

Рациональное характеризует прежде всего национальную мораль и качество государственного управления.

Наблюдатель современной сцены или исследователь будущих тенденций не может даже с приблизительной точностью оценить относительный вклад, который эти элементы могут внести в мощь различных наций. Более того, качество этих вкладов подвержено постоянным изменениям, незаметным в тот момент, когда изменения происходят на самом деле, и выявляемым только при реальном испытании кризисом и войной. Рациональный расчет относительной силы нескольких наций, который является самой жизненной силой баланса сил, превращается в серию догадок, правильность которых может быть установлена только в ретроспективе.

Один из противников баланса сил в XVIII веке пытался продемонстрировать абсурдность распространенных в то время расчетов, задавая вопрос, какой из двух принцев был более могущественным: тот, кто обладает тремя фунтами военной силы, четырьмя фунтами государственной мудрости, пятью фунтами рвения и двумя фунтами амбиций, или тот, кто обладает двенадцатью фунтами военной силы, но только одним фунтом всех остальных качеств. Автор отдает преимущество первому принцу, но будет ли его ответ правильным при всех обстоятельствах, даже если предположить, что количественное определение относительного веса различных качеств было возможно, конечно, открыт для вопросов.

Эта неопределенность в расчетах силы заложена в самой природе национальной власти. Поэтому она будет проявляться даже в самой простой схеме баланса сил, то есть, когда одна нация противостоит другой. Однако эта неопределенность неизмеримо возрастает, когда на одной или другой или на обеих чашах весов лежат не отдельные единицы, а союзы. Тогда возникает необходимость вычислить не только свою и противника национальную мощь и соотнести одну с другой, но и проделать ту же операцию с национальной мощью своих союзников и союзников противника. Риск угадывания значительно усугубляется, когда приходится оценивать мощь государств, принадлежащих к цивилизации, отличной от собственной. Достаточно сложно оценить мощь Великобритании или Франции. Еще труднее правильно оценить мощь Китая, Японии или даже Советского Союза. Венцом неопределенности, однако, является тот факт, что нельзя всегда быть уверенным в том, кто является собственным союзником, а кто — противником. Расстановки сил в силу союзнических договоров не всегда совпадают с альянсами, которые противостоят друг другу в реальном военном противостоянии.

Один из мастеров баланса сил, Фридрих Великий, умудренный печальным опытом, обратил внимание своего преемника на эту проблему Он сказал в своем «Политическом завещании». Часто обманчивое искусство предположений служит основой для большинства великих политических замыслов. Человек берет за отправную точку самый определенный фактор, который ему известен, комбинирует его, насколько это возможно, с другими, но несовершенно известными факторами, и делает из этого самые правильные выводы. Чтобы это было понятнее, приведу пример: Россия стремится заручиться поддержкой короля Дании. Она обещает ему герцогство, которое принадлежит русскому великому князю, и надеется таким образом заручиться его поддержкой навсегда. Но король Дании непостоянен. Как можно предугадать все идеи, которые могут пронестись в этой молодой голове? Фавориты, любовницы и министры, которые завладеют его умом и предложат ему преимущества другой державы, которые покажутся ему большими, чем те, что предлагает Россия, не заставят ли они его переметнуться на сторону союзников? Подобная неопределенность, хотя каждый раз в другой форме, доминирует во всех операциях внешней политики, так что великие союзы часто имеют результат, противоположный тому, который планировали их участники.

Эти слова, написанные, когда классический период баланса сил подходил к концу, нисколько не теряют своей остроты, когда проверяются событиями новейшей истории. Состав альянсов и контральянсов, которые можно было предвидеть в августе 1938 года, непосредственно перед развязкой чехословацкого кризиса, конечно же, сильно отличался от того, что произошло годом позже, в начале Второй мировой войны, и от того, что сложилось более двух лет спустя в результате нападения на Перл-Харбор. Ни один государственный деятель, как бы велики ни были его знания, мудрость и прозорливость, не мог предвидеть все эти события и основывать на них свою политику баланса сил.

Непосредственно перед началом Первой мировой войны в июле 1914 года не было никакой уверенности в том, выполнит ли Италия свои обязательства по договору о Тройственном союзе и присоединится ли к Германии и Австрии в войне против Франции, Великобритании и России, останется ли она нейтральной или присоединится к другой стороне. Ответственные государственные деятели Германии и Австрии также не были уверены, что 30 июля 1914 года Россия выступит против Австрии, чтобы сохранить баланс сил на Балканах. В тот день британский посол в Германии сообщил своему правительству мнение этих государственных деятелей о том, что «о всеобщей войне не может быть и речи, поскольку Россия не может и не хочет вступать в войну». Согласно докладам британского посла, такого же мнения придерживались и в Вене.

Для всех заинтересованных лиц не было очевидно, что Великобритания вступит в Первую мировую войну на стороне Франции и России. Еще в июне 1914 года министр иностранных дел Великобритании заявил в Палате общин, подтвердив заявление премьер-министра, сделанное в предыдущем году, что Великобритания не связана никакими обязательствами, неизвестными парламенту и общественности, которые могли бы привести ее к войне. Британское правительство было убеждено, что секретный обмен письмами между министром иностранных дел и французским послом, состоявшийся в ноябре 191 года, не повлияет на свободу действий в случае континентальной войны.

Французское и российское правительства рассчитывали на вмешательство Великобритании, не будучи уверенными в нем. Британский посол сообщал из Берлина 30 июля 1914 года, что французский посол «постоянно ругает меня за то, что Англия держит свои намерения в тайне, и говорит, что единственный способ предотвратить всеобщую войну — это… заявить… что Англия будет сражаться на стороне Франции и России». Правительства Центральных держав были совершенно не осведомлены об этом обмене письмами до тех пор, пока не началась Первая мировая война. Таким образом, они начали с предположения, что Великобритания останется нейтральной;… до последнего момента, — сообщает британский посол в Берлине, — они думали, что Англия не вступит