доспехи Ани. То, как она оказалась там так быстро, его волновало в последнюю очередь…

– Я…

– Хорикс в это дело лезть не хочет, – добавил призрак.

– Молчать! – скомандовал Темса. Он уже услышал все, что ему было нужно. – Вот теперь, Баск, тебе удалось меня поразить. Не только повадками душекрада, но и тем, что у тебя кокосовые орехи вместо яиц. Только такой человек мог мне солгать. По моим подсчетам, ты, сука, сделал это уже несколько раз. Ани.

Холодная рукоять топора оказалась под подбородком Баска и нашла мягкое место между его челюстью и комком в горле. Темса подошел к нему так близко, что их носы соприкоснулись.

– Говори, где Келтро? Стремление выжить оказалось гораздо сильнее желания сохранить замочного мастера, и Баск выпалил ответ даже до того, как позолоченный коготь проткнул его ногу.

– В гостиной на пятом этаже, – прохрипел он. – В гардеробе.

Темса вытер лицо платком и вздохнул. Баск забулькал, когда рукоять топора надавила на него еще сильнее.

– Как же тебе сегодня не везет, – сказал Темса. – И все потому, что ты пытался меня обдурить. Ведь я, скорее всего, поделился бы с тобой Келтро, когда закончил свои дела. Но нет, ты пожадничал. Сглупил. Ты знаешь, что должно сейчас произойти.

Баск знал. Он забился в руках Ани, но все его усилия были тщетными. Темса отступил назад, а она ухватилась покрепче за рукоять топора и с силой дернула за нее. Затылок Баска был прижат к ее нагруднику, поэтому металлическая рукоять могла пойти только сквозь его шею. Раздался хруст, и потом хлюпающий звук; Ани повернула рукоять еще раз, раздробив Баску позвоночник.

Перед смертью Баск увидел Темсу, который с довольным видом поглаживал свою бородку.

Баск упал на мраморный пол; его голова держалась лишь на клочке кожи. Темса сделал несколько шагов назад, чтобы не оказаться в луже крови.

– А как же его подпись? – спросила Ани, вытирая руки о кожаные штаны. – Его монеты в банке? Разве они нам не нужны?

Темса наклонился, чтобы забрать из рук Баска две половины монет. Даты их чеканки отличались, и поэтому он положил монеты в разные карманы, чтобы не перепутать.

– Ани, дело не в призраках, а в том, что я должен был его проучить. Кроме того, дорогая, в этом обрубке, похожем на башню, Баск хранит довольно много добра. Не говоря уже о том, что здесь сидит замочный мастер, которого мне до смерти хочется увидеть.

– А тень? – спросила Ани и уже потянулась за топориком, лезвие которого было оковано медью.

Темса повернулся к рабу, о котором шла речь, но призрак уже принял решение за него. Покрутив шестерни, он выскочил из дверей, ускользнув от Ани.

– Ани, не трогай его.

– Ты спятил, босс? Он же все выложит Хорикс!

– Дорогая, я неоднократно просил называть меня «тор», – сказал Темса и навел на нее трость. – И никогда не говори, что я спятил, если не хочешь, чтобы я сошел с ума от злости. И нет, он этого не сделает, ведь его половина монеты у меня, – Темса достал половину монеты призрака и провел ею по костяшкам пальцев и перстням. – Он сбежал, не подумав, и поэтому Хорикс ни о чем не узнает. Если только мы не нанесем ей визит по просьбе наших друзей из Культа. Позаботишься о том, чтобы он молчал?

Ани кивнула; так она делала каждый раз, когда его гениальные мысли доходили до нее.

Монета, брошенная на мраморный пол, еще вращалась, когда топор Ани рассек ее надвое. Темса представил себе облачко голубого дыма, которое на миг украсит улицу, а затем исчезнет. «Интересно, как далеко ушел призрак?» – подумал он.

– Так! А теперь – в ту гостиную! Зови парней, дорогая. Продолжим представление.

Глава 12. Наши худшие качества

Дознаватели и прокторы не насаждают Кодекс с помощью грубой силы. Это невозможно. Вместо этого они собирают доказательства и добывают сведения. Словно леопарды, высматривающие хромую жертву, они ждут в засаде, прячутся в траве и выбирают момент, когда смогут броситься в атаку. Такова Палата Кодекса сегодня; она поддерживает Кодекс императора, выслеживая одного преступника за другим.

Из речи камерария Менема, которую он произнес в 870 году перед казнью анархиста Уилсона Данка.

Я тонул в ощущениях. Я спотыкался, словно пьяный; свет и звук, вкусы и ароматы кружили мне голову. Медь и табак на языке; радуга фонарей между веревок, на которых сушится белье; возгласы ночных торговцев и шкворчание жарящегося мяса на вертелах; жуткая вонь переполненных канав. Все это ошеломило меня.

Я часто останавливался на перекрестках или рядом с переулками; там я приседал, закрывал глаза и зажимал нос рукой, чтобы приглушить ощущения. Я умер так давно, что уже забыл, какой бывает жизнь. Взрослея, мы утрачиваем ощущение чуда, но сейчас мир снова предстал передо мной таким, какой он есть на самом деле.

Как только я делал паузу, Острый непременно хотел поделиться со мной мудростью. Его голос, плывущий в моей кружащейся голове, почему-то напоминал мне о моем истинном состоянии и очерчивал края проблемы, которую я пытался постичь.

С каждой пройденной улицей кварталы становились беднее, а не богаче, а я учился управлять украденным телом – и либо я набрался сил, либо Фор ослаб. Головная боль не исчезала и, возможно, больше действовала на него, чем на меня, медленно подтачивая его волю к сопротивлению. Стойкость снова меня выручила. Я втянул в себя воздух и в полной мере ощутил вкус городской гнили и безумия.

Я вышел к развилке и оглядел ее разъезжающимися в разные стороны глазами. Я точно не знал, в какой именно части города я нахожусь, – иными словами, я заблудился и задумался о том, куда мне идти. Клянусь, если на меня снова нападут душекрады, я плюну на все и сам брошу свою монету в Никс.

Эта мысль вдруг поразила меня словно молния. На миг я забыл, что моя половина монеты все еще в руках Хорикс, и вообразил себя свободным человеком. Реальность отрезвила меня, и я немедленно ее осудил.

Сегодня я был более свободным, чем за последние пару недель. На моей одежде не было перьев, и никто на базаре или на людной улице не хмурился, заметив меня. Живые считали меня своим – возможно, пьяным или безумцем, но все равно человеком, в груди которого бьется сердце.

Пока меня толкали локтями со всех сторон, пока ныло плечо моего хозяина, мне в голову пришла одна идея. Если я ощущаю последствия какой-то старой травмы, которую я не помню, то почему я не могу почувствовать еще что-нибудь – пожалеть о чем-нибудь или помечтать? Каждую недостающую часть меня можно восполнить – по крайней мере, на тот короткий срок, на который я взял