Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я заставил мысли вернуться к настоящему.
Это несчастный случай. Обычная, простая случайность. Я не знал, что солдат ударится головой о свою дубинку, и не подозревал, что разгуливаю по городу в его умирающем теле. Несчастный случай и убийство – не одно и то же. Убивают отвергнутые любовники, ревнивцы, сумасшедшие и обычные кровожадные убийцы – но не такие воры, как я.
– Заткнись, – сказал я мечу, заставляя свои конечности двигаться, и направился к выходу из этого омерзительного заведения. Прежде чем нырнуть в дверной проем, я увидел огромного призрака в доспехах; он стоял у барной стойки, скрестив руки на груди, и смотрел только на меня. Его хмурое лицо навело меня на мысли о том, что он, возможно, слышал наш с Хелес разговор. К счастью, он не шевелился, и я смог беспрепятственно выбраться на улицу – пошатываясь, словно любой другой завсегдатай таверны, который набрался слишком рано.
Безжизненное тело и две кружки пива едва не погубили меня. Первое мешало мне двигаться, вторые – думать. Все, что у меня было, – это мысль о том, как душа может напиться, и мрачная решимость закрывать глаза по очереди и двигаться к одной из высоких башен в центре Аракса. К сожалению, ночь скрыла их очертания; я видел только их огни, и поэтому мне было сложно отличить одно здание от другого. Я побрел к самому большому скоплению огней, надеясь, что у меня больше шансов выйти к башне Хорикс.
Острый молчал. Возможно, мои действия ему настолько не нравились, что сейчас он мог лишь ругать и распекать меня. Мне вдруг пришла в голову мысль о том, что он завидует моей способности снова притвориться живым, возможности залить в себя кружку пива, сесть на табурет, ощутить прикосновение ветра к моему лицу, чужой руки к моей руке. Но как следует обдумать эту мысль я не успел, так как оступился и едва не откусил себе язык.
Может, найти переулок и дождаться там восхода солнца, и пусть мое тело тем временем гниет? С другой стороны, мне нужно всего лишь добраться до башни Хорикс. Я мог бы идти дальше в виде призрака, но мне не хотелось бросать тело.
– Или нет?
Новая мысль была настолько революционной, что слова сами сорвались с моих губ.
– Что? – спросил меч.
– А что, если я сбегу?
– Куда?
– Домой. Куда угодно, лишь бы подальше отсюда.
– В мертвом теле?
Ковыляя по брусчатке, я изложил мечу свои идеи. В моем голосе уже практически слышались нотки паники.
– Я найду новое тело, и на этот раз – живое. Пока Хорикс думает, что я в Араксе, она ничего с моей монетой не сделает. Пара недель у меня будет, а этого хватит, чтобы насладиться жизнью и, может, провернуть еще одно крупное дело. Покажу тебе Красс и свой родной дом в Таймаре; кроме того, выясним, можно ли тебя как-нибудь порадовать. Подыщем тебе симпатичный зачарованный кинжал или тарелку, с которыми можно поболтать.
– Келтро, ты вообще слышишь себя? Вот этими мертвыми ушами?
Мой одурманенный выпивкой разум и не ожидал, что Острый будет настолько против этой идеи.
– Да пошел ты в задницу.
– Сам пошел в задницу! Эта способность свела тебя с ума. Делай, что собирался. Верь вдове. Выполни ее требования, и тогда получишь свою половину монеты.
Я повернулся туда, где между складами висела луна, освещая черные волны, плескавшиеся где-то вдали. Мои ноги, шаркая по мостовой, понесли меня туда.
– На хрен вдову! Зачем тратить на нее мой дар?
Дар. До сих пор мне не приходила в голову мысль о богах и Культе Сеша, но вот сейчас она врезалась в меня, словно труп, брошенный в окно.
У меня уже заканчивались отговорки, которые позволяли забыть о существовании мертвых богов. Они, как и сказали, вручили мне дар. Кроме того, здесь есть Культ – именно о нем предупреждала меня Башт. Похоже, оставалось только одно – спасти мир. Но в данную минуту я вообще не хотел этим заниматься. Я ощущал себя жадным ребенком, который обеими руками вцепился в самый большой кусок торта и отказывается им поделиться.
Острый не сдавался, и у меня даже возникла мысль о том, что боги поручили ему играть роль заменителя моей совести.
– Именно сейчас ты и растрачиваешь свой дар! Неужели ты не видишь? Что стало с идеями о свободе и правосудии?
Я схватил себя за рыжую бороду, чувствуя, что не в силах противостоять ответственности. Правое дело может показаться злом, если оно не соответствует твоим желаниям. Я отчаянно попытался найти себе оправдание, причину, которая способна подорвать доводы меча. Они казались здравыми, и это меня злило.
– По-моему, это и есть свобода.
– Келтро, ты просто самовлюбленный трус!
Это я уже знал.
– Твою мать! А что в этом плохого? Я ведь уже умер! Меня передают из рук в руки, словно мебель. Меня похищали, били, заставляли работать – а чтобы сбежать из этого безумия, я был вынужден вселиться в человека! По-моему, я вправе мечтать, чтобы мое существование – хотя бы ненадолго – стало менее бурным! Почему я не могу насладиться тем, что с меня временно снято проклятие рабства? Разве я этого не заслужил? А ты бы так не сделал, если бы оказался на моем месте?
В ответ Острый лишь обругал меня вполголоса. Да, он – меч, но воевать почему-то не очень любил. Я двинулся дальше в сторону порта, прижимаясь к стенам и обмотанным цепями грузам, когда мимо проходили силуэты или призраки. Должно быть, это была более добрая ночь, чем та, когда я прибыл в город, а может, более доброй была эта часть порта, если в Араксе такое вообще возможно. Быть может, все дело было в том, что рядом со складами и у дверей особняков стояло много охранников. Распознав во мне родственную – хотя и пьяную – душу, они отталкивали меня, как только я подходил поближе, но ни одной оплеухи или пинка я не получил.
Где-то около часа я брел, и мощеная дорога сначала превратилась в грунтовую, а затем в дощатый настил. Вскоре я увидел между зданиями блестящую и черную, словно нефть, воду, которую портила лишь дрожащая полоска лунного света.
К этому времени мои суставы уже застывали намертво, стоило дать им хоть малейшую передышку. Если я надолго останавливался, то терял управление ими; они щелкали и стонали. Должно быть, я представлял собой невероятное зрелище для любого зеваки; я бы посмотрел по сторонам, если бы моя шея не отказалась вращаться. Мне нужно было только одно – корабль, и я его