Утром, едва войдя в гостиную, Дэн обнаружил почти идиллическую картину: Лис и Ева сидели на диванчике в окружении десятка открытых книг, тесно прижавшись друг к другу плечами и склонившись над какой-то ветхой рукописью.

– Здесь, – говорил Лисанский увлеченно, без тени своего обычного высокомерия, – несколько похожих символов. Видишь этот значок? У меня в детстве была книга, в которой я, точно помню, видел нечто подобное. Вот эти лепестки обозначают языки пламени, эта черточка – ритуальный клинок.

– Жертвоприношение? – предположила Ева тихо.

– Или приготовление к свежеванию туши животного, – Лисанский пожал плечами. – Однозначная трактовка у этих символов редко бывала – так хранители знаний, черные маги, пытались запутать непосвященных, желающих разобраться в рунах самостоятельно. Вообще, все это очень напоминает японские иероглифы.

– Ты знаешь японский? – встрял Дэн, чтобы привлечь внимание к своему появлению.

Лисанский бросил на него ничего не выражающий взгляд.

– Я знаю структуру нескольких иностранных языков, Гордеев, потому что я, в отличие от тебя, в жизни интересовался не только боевой магией.

– Зато я, в отличие от тебя, не разбрасывался на миллион увлечений, и если уж я взялся за боевую магию, то достиг совершенства. И не стану кичиться тем, что знаю структуру!

– Ты плохо спал? – участливо осведомился Лисанский.

– Ну, худо-бедно спал, – признался Дэн. – А вы, как я погляжу, и вовсе не ложились. Так и просидели тут всю ночь, беседуя о делах насущных.

– Игорь рассказал мне о символах, – отстраненно сообщила Ева.

– Какая неожиданность, – буркнул Дэн, сам не понимая, что за муха его укусила. Провокационный вид Лисанского, сидящего так близко к девушке и ведущего неторопливые беседы, вызывал в душе плохо контролируемое раздражение и желание защитить, оградить ее от этой ядовитой змеюки.

– У Гордеева критические дни, – объяснил Лис, обернувшись к Еве. – У него такое бывает: часть мозга, не получившая должного применения, отгнивает и начинает вытекать через уши.

Та улыбнулась. Дэн покраснел от злости.

– Так на чем я остановился? Ну да, японский, – Лис снова склонился над рукописью, оставив Дэна тихо закипать в одиночку. – В японском большинство иероглифов имеет два чтения – он и кун. Оны – китайское чтение иероглифов – не являются отдельными словами, а выступают как компоненты слов китайского происхождения. А куны – чтение собственно японских слов. У одного и того же иероглифа может быть несколько как онов, так и кунов. Выбор чтения зависит от контекста, но на чтение по кунам обычно указывают окончания слов, написанные слоговой азбукой хираганой. Понимаешь? Иероглиф один, а чтений несколько. Правда, значения, как правило, остаются в рамках одного понятия.

Ева, кажется, схватывала информацию на лету: не перебивала, не переспрашивала. А Дэн слушал, насупившись, и все больше раздражался оттого, что никак не мог уследить за нитью рассуждений.

– Я не знаю, для чего выдумана столь сложная языковая структура, – продолжил Лисанский. – Но в черном языке все то же самое. Он передавался из поколения в поколение только посвященным, и маг средней руки выучить его просто не сумел бы. Поэтому, когда книги, написанные на этом языке, были уничтожены, а чернокнижники убиты, он быстро забылся – канул в Лету вместе со своими хранителями.

– И тем не менее записи о нем сохранились, – встрял Дэн. – Мог этот Ромель где-то раздобыть книги по черной магии? И если мог, то где? А главное – зачем?

– Чтобы возродиться в облике священного быка, – сонным голоском предположила Ева.

– Почему быка? – удивился он.

– А почему нет?

– Переродиться, – задумчиво произнес Лис, будто пробуя слово на вкус. – Теоретически – возможно. Интересная мысль. Жаль, ты его уже убил – вечно бежишь впереди паровоза, – а то бы допросили покойного с пристрастием.

– Погоди, может, еще воскреснет, – успокоил Дэн. – Вдруг он успел переродиться.

– Кстати, Илья Ромель не обладал магическими способностями, – заметила Ева. – Как показала экспертиза, он был родным сыном своих родителей, обычных людей.

– Это Магистр тебя просветил?

– Нет. Семен Матвеев.

– Легко отделался… И связи, похоже, сохранил.

– Это аргумент в пользу моей теории, – сказала Ева.

– О быке?

– Ты утверждал, будто убитый тобой юноша начертил формулу, прежде чем ударить, так? Магистр не особо распространялся на эту тему, я сама увидела, – она постучала себя пальчиком по виску, – в его воспоминаниях. Так вот, браслетов на мальчике не было, а послать разрушающее заклятие без проводников невозможно… если только ты не владеешь стихийной магией. Но тогда в формулах отпадает необходимость.

– Не знаю, я не… – Дэн напряг память, но события того дня теперь казались размытыми, – не то чтобы видел, как он начертил формулу. Поток магии был направленным, а я представить не мог, что без браслетов…

– Все потому что нам с детства мозги промывают, – сообщил Лис. – Врут. Пичкают сказками о том, что браслеты – единственный способ овладения силой: мол, без них ты с начала восхождения и сутки не протянешь.

– Может, это и не вся правда, но и не наглая ложь, – возразил Дэн глухим голосом.

– Ах да, четверо подонков в подворотне, которые тебе под руку попались, – Лисанский отмахнулся.

– Несчастный случай, – тихо сказала Ева.

– Бывает и хуже, – Лис откинулся назад и положил руку на спинку дивана аккурат над ее плечами. Намотал на палец светлый локон. – Когда родным и близким достается.

– И ты все равно против браслетов? – уточнил Дэн.

– А ты? Ощутив всю мощь стихии, станешь рваться назад в кандалы? – он вскинул бровь. – Ну? Не слышу ответа. Восхождения без жертв не бывает: либо страдают случайные люди, оказавшиеся не в то время и не в том месте, либо ты сам обжигаешься и ломаешь себе кости. Но любые жертвы оправданы.

– Смерть посторонних… – начал Дэн возмущенно, но был бесцеремонно перебит:

– Разменная монета, не больше. Плата за право постичь первородную магию, и не просто постичь, а подчинить себе, обрести над нею власть. Не самая высокая плата, между прочим.

– Чудовищный цинизм!

– Да брось, Гордеев. Ты хоть раз за три года в Интернате вспомнил о тех, кого ненароком угробил? Только честно: не ради скорбной мины страдальца и тернового венца мученика, возвышающего и облагораживающего тебя в глазах окружающих, а наедине с собой? А? Совесть-то, может, и пискнула, только, держу пари, ты ее быстро заткнул: «Не виноватый я, оно само как шандарахнет!» Что же до собственных синяков и шишек при восхождении, то никакое это не проклятие, это, скорее, естественный отбор. Выживает сильнейший, а не всякая шваль, которую окольцевали: все равно что костыль безногому в руки впихнули, подушку к заднице привязали – и вперед, к вершинам.