чего хотим. В глубине души знаем. И наша задача — принять то, чего мы хотим, иначе жизнь пройдет мимо нас. Так что, Сиенна, дело не в том, чего ты хочешь, потому что я думаю, что ты знаешь. А в том, стоит ли рисковать, чтобы добиваться этого".

20

Адриан

На следующий день мое тело болело при каждом движении, благодаря жестоким раундам в "Агонии". Каждый синяк и больная мышца напоминали о том, что я пытался сбежать, очистить свой разум с помощью сырого адреналина боя. Но даже когда я наслаждался онемением, пришедшим вместе с болью, мои мысли неустанно возвращались к Сиенне.

Я ненавидел пустоту в доме накануне вечером; тишина усиливала мое беспокойство. Не зная, что она здесь, даже в другой комнате, стены словно смыкались. Мне казалось, что я тону в огромном, гнетущем пространстве, а мои мысли крутились вокруг нее.

В школе я двигался по классам как призрак, моя обычная острота внимания притупилась до вялости. Лекции, дискуссии — все это казалось тривиальным, незначительным в грандиозной схеме моего хаотичного внутреннего мира. Сиенна занимала все мои мысли, ее благополучие — единственное, что имело значение. Я не мог найти в себе силы заботиться об академической строгости, которая когда-то определяла меня; мой разум был в другом месте, поглощенный беспокойством и болезненной потребностью знать, что она в безопасности.

Закончив последние занятия, я планировал вернуться домой, но остановился, пораженный внезапной мыслью. Сегодня у Сиенны было запланировано ледовое время для ее стипендиального проекта.

Может, ей все еще нужна помощь?

Даже если она не захочет со мной разговаривать, даже если она меня оттолкнет, я все равно смогу быть рядом, молча поддержать, помочь, чем смогу. Дело было не только в том, чтобы видеть ее, но и в том, чтобы присутствовать в ее мире, пусть даже на периферии, удерживая ту хрупкую связь, которая все еще связывала нас.

Когда я приехал на каток, холодный воздух обрушился на меня как стена. Я прислонился к барьеру, и мои глаза сразу же нашли Сиенну. Она стояла на льду, одинокая фигура на фоне огромного сверкающего пространства. В том, как она двигалась, была какая-то плавная грация, которая меня завораживала. Каждое ее скольжение и поворот свидетельствовали о ее самоотверженности, ее страсть к спорту проявлялась в каждом взмахе ее коньков.

Я завороженно наблюдал за тем, как она отрабатывает свои упражнения. Движения Сиенны были танцем, прекрасным сочетанием атлетизма и артистизма. Ее прыжки выполнялись с точностью, которая говорила о часах тренировок, а вращения были вихрем красок, от которого у меня на мгновение перехватило дыхание. И все же, несмотря на красоту ее выступления, мой опытный глаз не мог не заметить мелких недостатков, мельчайших деталей, которые, если их подтянуть, могли бы возвести ее программу в ранг совершенства.

Ее приземление после особенно сложного прыжка было немного неправильным, незначительный дисбаланс, который большинство не заметило бы, но для меня он был особенно заметен. Я мысленно рассчитал, какие корректировки ей нужны: небольшое изменение осанки, более твердая постановка плеч, которые сделают ее исполнение безупречным. Это была не критика, а признание ее таланта и желание, чтобы она достигла тех высот, на которые, как я знал, она способна.

Пока она продолжала, не замечая моего присутствия, я уловил ритм ее катания. В ее выступлении чувствовалась некая грубость, уязвимость, о которой она, возможно, и не подозревала.

Я не мог оторвать от нее глаз.

Ее взгляд метнулся ко мне, и я замер. Я ждал. Мне нужно было, чтобы она что?

Поговорит со мной?

Игнорировать меня?

Черт его знает.

Я просто не мог найти в себе силы пошевелиться, даже когда смотрел, как она добирается до двери и сходит со льда.

Между нами повисло неловкое молчание.

"Твой тройной аксель", — начал я, мой голос прорезал тишину. "Приземление должно быть более жестким. Ты немного теряешь контроль при сходе".

"Так вот зачем ты здесь? Чтобы сказать мне, что я делаю не так?" — спросила она с ноткой оборонительности в голосе.

"Нет", — быстро ответил я, мой голос стал мягче. "Я вспомнил, что у тебя есть проект".

Что-то в ее выражении изменилось, на лице появилась неуверенность. Я стиснул зубы, чувствуя, как внутри меня нарастает разочарование.

Затем ее взгляд сфокусировался на моем лице. Зная ее, можно сказать, что она рассматривала порезы и синяки. "Что с тобой случилось?" — спросила она. "У тебя порезы на лице. Это из-за драки?"

Я отвернулся, не желая вдаваться в подробности Агонии. "Когда ты вернешься в дом?" спросил я, мой голос был более требовательным, чем я хотел.

Она заколебалась, прежде чем ответить: "Я не знаю".

В этот момент кто-то еще попытался уйти со льда, прервав нашу беседу.

Сиенна оглянулась на каток. "Мне пора возвращаться. У меня еще есть сорок минут", — сказала она неохотно. После небольшой паузы она добавила: "Мне нужно еще над чем-нибудь поработать?"

Сиенна снова повернулась ко льду.

"Во время вращений старайся… держать руки ровнее", — сказал я. Когда, черт возьми, я стал… неловким? "Это может помочь тебе с равновесием."

Я видел, как она обдумывает мои слова, в ее глазах мелькнуло созерцание. "Хорошо, я попробую", — ответила она.

Когда она скользила прочь, я смотрел ей вслед.

Я все еще не мог оторвать от нее глаз.

Черт, да я и не хотел.

Я пристально наблюдал за ней, мое сердце билось чуть быстрее. Она двигалась с новой сосредоточенностью, ее руки изящно вытягивались и выравнивались, когда она входила в последовательность вращений. Корректировка была едва заметной, но разница была ощутимой. Теперь ее вращения были более контролируемыми, а форма — более утонченной. Это было похоже на то, как оживает произведение искусства: каждое движение — мазок кисти, создающий захватывающий дух шедевр. То, как она приспосабливалась и принимала советы, превращая их в нечто уникальное, было просто завораживающим.

В катании Сиенны чувствовалась плавность, которая завораживала. Когда она выполняла каждый прыжок и вращение с небольшими поправками, ее выступление выходило