В золотых и серебряных окладах в свете свечей блестели десятки икон. Поп с желтой бородой крестил на неделе младенцев. Он бесконечно заставлял их целовать иконы одну за одной, затем проносил через часовню каждого из этих новорожденных и громко пел. Он вздымал их на руках вверх перед присутствующими, чтобы вся деревня узнала и полюбовалась бы на новое пополнение прихожан! Наконец, он отдавал их, усталых, матерям — скромным, худым, радостным, одетым, как все женщины Байбуз, в длинные коричневые монашеские платья, сотканные в самой деревне и украшенные несколькими складками на талии.

Какими бы ни были ночные бои, я регулярно присутствовал на православной службе в воскресенье утром среди бородатых старых крестьян и ватаги вшивых ребятишек. После часов молитв попа наш капеллан проводил католическую мессу. Ни один присутствовавший украинец не уходил. Эти люди истосковались по религиозной жизни, они под сильным впечатлением опускались на колени в то время, как мы причащались.

Помогая старику, потерявшему ногу на другой войне, в моей избе, я возвращался на КП, покрытый паразитами, но тронутый простотой нравов и верой этих крестьян. И тем не менее из тех же самых домиков ночью уплывали припасы к партизанам.

Мы не могли обижаться на наших крестьян за их отцовские сердца, но мы бдительно следили за ними. Их наивная доброта превосходила, естественно, наши западные комплексы. Они любили своих соотечественников, стрелявших в нас с соседней опушки, но и к нам, жившим под их крышей, они проявляли ту же простую, искреннюю и сильную доброту.

Когда вечером я проходил в белом тулупе и перевязывался пулеметными лентами на манер казаков, старуха становилась на колени перед иконами. На рассвете, когда я возвращался из боя, старики были настороже. Я складывал свое оружие, дымящееся от мороза, старая мать крестилась, плакала, трогала мои одежды. Я не был убит. Меня не убили! Несчастные люди, добрые и скромные, молились одновременно и за нас, принятых как свои дети, и за своих детей, что были напротив в лесу.

* * *

Мы получили приказ углубиться в лес. Надо было непременно тряхнуть неприятеля и взять пленных. В два захода взвод моей роты в сумерках форсировал речку Ольшанку. Моих стрелков было человек пятьдесят. На рассвете они достигли лесистых склонов за Закревками.

Лес представлял из себя череду хребтов, где невозможно было занять боевые позиции. Нигде наши солдаты не могли доминировать на этом участке, постоянно появлялись новые хребты, покрытые кустами, откуда враг за несколько минут мог уничтожить роту. Люди углубились до двух километров. Они обнаружили следы запряженных телег и ног. Но не раздался ни один выстрел. Враг отходил, притворялся мертвым или зарывался в кусты. Наши разведчики заметили лишь двух доходяг, они тотчас убежали, бросив свои изъеденные молью пальто, чтобы быстрее двигаться. Это были единственные военные трофеи, которые принесла моя рота.

Первая рота, в свою очередь, тоже получила приказ разведать обстановку. В четыре часа утра пятнадцать добровольцев под командованием молодого, горячего темперамента офицера бесшумно вошли в ледяную воду Ольшанки и исчезли в темноте.

Они добрались до одного старого монастыря. С этого момента первые посты советских дозорных были пройдены, но ни один предупредительный сигнал не нарушил тишины.

На вершине деревьев засветились отблески голубиной зари, где-то над Днепром. Лейтенант и его полтора десятка дозорных по-прежнему продвигались вперед.

Вдруг они услышали мычание коров, увидели следы. Подползая по-пластунски от куста к кусту, они добрались до гребня; два советских солдата несли караул! Долгожданные пленные были полностью в нашей власти!

В мгновение ока они бросились на этих двух часовых, оглушили и связали их. Все прошло без единого крика. Наши люди прошли тридцать метров вглубь долины на запад, чтобы начать обратный путь.

На пути было несколько замерзших трупов. Внезапно один из наших пленных толкнул своего конвоира, тот поскользнулся, и пленный бросился бежать. Фатальный выстрел, положивший его, вызвал тревогу. В несколько секунд на наших солдат бросилась целая армия, в невообразимом количестве.

В момент захвата двух караульных наши товарищи, сами того не зная, подошли ко входу в большой партизанский лагерь, скрытый за холмом. Сотни гражданских бойцов подбежали и окружили их.

Кто были эти бойцы? Не только мужики, почерневшие от лесной жизни, но и орущие банды растрепанных баб, а также своры пацанов тринадцати-четырнадцати лет, вооруженных автоматами с магазинами в семьдесят два патрона.

Наши дозорные сразу встали в каре. Более четырех сотен советских партизан стали поливать их огнем.

Наш молодой лейтенант пал одним из первых, получив пулю в голову. Другие должны были любой ценой вырваться из западни немедленно. Попытаться отступить было бесполезно, отход был отрезан. Пулемет отбрасывал огненную полосу от каждого дерева.

Последняя возможность спасения была в лобовом прорыве прямо через советский лагерь, чтобы освободиться, а затем свернуть в сторону. Наши солдаты отчаянно бросились вперед через коров, баранов, костры, землянки, сея панику среди орд старух, одетых в лохмотья.

Только двое из наших товарищей смогли спастись в этой бойне. Они долго блуждали в лесу. К ночи их, полумертвых, подобрал один из наших передовых постов.

* * *

Самые мощные дивизии рейха в начале декабря 1943 года повели наступление с целью взять Киев. В начале им сопутствовал полный успех, когда они прорвали фронт под Житомиром, углубившись на восемьдесят километров вглубь советского плацдарма. Но уже в который раз они опять были остановлены грязью, распутицей и отброшены назад с большими потерями.

Вместо того, чтобы стабилизироваться, положение значительно ухудшилось. На этот раз прямая угроза нависла над нами, на севере и северо-востоке. С другой стороны, на юге и юго-востоке, дивизии русского генерала Конева жестко напирали, расширяя коридор своего наступления за Днепром в направлении Кировограда и Умани. Мы видели большие розовые сполохи-пожары, на опаловых горизонтах обозначавшие продвижение врага.

Генеральный штаб во что бы то ни стало хотел знать намерения Советов в центре этого участка фронта. На севере фронт трещал, на юге тоже. Что же готовилось напротив, на востоке, в этом проклятом лесу близ Черкасс?

К нам поступил приказ броситься в небывалую по размаху военную операцию. Она должна была начаться на заре 23 декабря. План был крайне дерзок. Триста наших людей ночью скрытно должны были пересечь три километра глубоких болот, отделявших Черкасские леса от юго-востока близ Староселья.

Эта колонна должна была просочиться через боевые порядки Советов, чтобы затем пробраться в лесной массив за вражеские позиции; затем, пройдя вдоль леса четыре километра с юго-востока на север, дойти до высоты близ населенного пункта Ирдынь. В назначенный час триста солдат, бросившись в атаку и обрушившись в спину русским, должны были расчистить весь сектор.