Михаил блаженно потянулся на устланном шелковыми перинами ложе и протянув руку к столику из черного дерева, взял золотой кувшин приятно отягощавший руку. Пахнущая медом кипрская нама, сладостно защекотала небо и язык изысканным привкусом специй, орехов и южных фруктов. Нет, как не будоражат кровь походы и сражения, как не ласкают слух восторженные крики на Ипподроме приветствующие очередной триумф императора, а все же и такие вот редкие мгновения покоя и роскоши, имеют свою неповторимую прелесть. Молодой император усмехнулся, представив, что бы сказал на эти мысли Асмунд — старый вояка, несмотря на свое высокое звание, по сей день жил в небольшом доме, всего с парой рабынь, приглядывающих за нехитрым хозяйством, — и вновь отхлебнул вина. Бросил небрежный взгляд вниз — слева, положив голову ему на грудь, сладко сопела Рашми — с тех пор как Михаил вернулся из Италии, редкую ночь индийская прелестница не проводила в постели ромейского владыки. Разметавшиеся по кровати черные волосы волнующе щекотали кожу, сползшее покрывало обнажало округлые формы и стройные ноги танцовщицы.

Место справа от императора также не пустовало — закинув ногу ему на бедро, здесь сладко посапывала красивая девушка со округлыми, словно наливное яблоко, грудями и такими же соблазнительными ягодицами. Длинные волосы, светлые настолько, что казались почти седыми, обрамляли очаровательное личико, с пухлыми алыми губами и забавным вздернутым носиком. Уроженку далеких северных краев, из племени, название которого мало кому в столице что-то говорило, эту девушку еще в детстве выкрали из родной деревни хазары. Пройдя через нескольких работорговцев, она оказалась в Городе Царей, где природная гибкость и выявившийся музыкальный слух, позволили молоденькой рабыне обучиться самым разным танцам, а броская внешность не оставляла равнодушной самых пресытившихся ценителей женской красоты. О прежней жизни, которую девушка почти не помнила, осталось только имя — Гольда, хотя во всей столице нашлось немного людей, кто догадался бы, что оно означало.

Словно почувствовав, что Михаил смотрит на нее, девушка сладко потянулась и открыв небесной голубизны глаза, лукаво произнесла.

— Доброе утро, ваше величество!

Вместо ответа император привлек ее к себе, губами и языком лаская алые ягодки сосков. Девушка, смеясь, подносила к его рту то одну, то другую грудь, то и дело прерываясь на то, чтобы слиться с Михаилом в жадном поцелуе. Их возня разбудила и Рашми — и девушка правильно оценив обстановку, не замедлила влиться в утренние любовные игры. Пока Гольда быстрыми поцелуями покрывала мужскую грудь, то и дело покусывая соски, Рашми, склонившись над чреслами Михаила, умело вобрала напрягшуюся плоть в свой похотливый рот. Возбудив императора, индийка проворно сменила позу, оседлав его бедра и впустив стоявший колом член в истекающий влагой любовный грот. Оглашая воздух громкими стонами, она скакала на Михаиле, впившегося пальцами в блестящие от пота бедра, в то время как Гольда, прильнув к подруге сзади, нежно ласкала ее тяжелые груди, время от времени сливаясь со смуглой красавицей в страстном поцелуе. Целовались они и когда Михаил, издав громкий рык, излился во влажные недра Рашми: соскользнув с его бедер индийка принялась исступленно вылизывать липкие от семени императорские чресла, к чему тут же присоединилась и блондинка. Когда же мужской член вновь пришел в боевую готовность, уже Гольда впустила его в себя, пустившись в неистовую скачку, пока Рашми изощренно ласкала подружку. Если между девушками и имелась какая-то ревность в борьбе за расположение императора, внешне она никак не проявлялась — перед владыкой обе танцовщицы выказывали всяческое расположение друг дружке, соперничая разве что на любовном ложе, где природная пылкость и неутомимость лесной дикарки встречалась с любовным искусством уроженки далекого Востока, воспитывавшейся в храмах сладострастных индийских божеств.

Когда же любовная троица досыта насладилась друг другом, девушки, после того как разделили с императором скромный завтрак из сыра с оливками, яйцами, фаршированными икрой и тающем во рту катаифи с миндалем, корицей и медом, наконец, упорхнули из дворца. Михаил же, облачившись в свое обычное одеяние, вызвал к себе дромологофета Александра — высокого худого мужчину, с завитой черными кудряшками бородой, одетого в фиолетовую тунику с золотым таблионом на груди и небольшой красной шапке. Среди прочего, он отвечал и за работу с иноземными посольствами — о чем сейчас он и докладывал молодому императору.

— Агарянское посольство прибыло еще вчера, — сообщил Александр, — как я понял, халиф Ибрахим хочет возобновить мирный договор на прежних условиях.

— Хитрый какой, — усмехнулся Михаил, — не удалось взять нас с наскоку, теперь хочет отыграть все взад. Так легко он у меня не отделается.

— Насколько я могу судить, — заметил Александр, — это слова нашептывает халифу его визирь Джафар. После разгрома под Кесарией, он возвысился в глазах халифа, поскольку с самого начал был против войны. Агарянам сейчас вообще не до войны — они давят мятежи в Хорасане и Инде, а также все с большим беспокойством смотрят на север — и здесь, как мне кажется, наши опасения сходятся.

— Хазария, — помрачнел Михаил, — после того, как она впала в ересь, оттуда можно ждать любой гадости. Я недавно приказал занять Гермонассу и Пантикапей...

— Мудрое решение господин, — кивнул придворный, — болгары ушли оттуда, а хазары, после недавнего разгрома