Со стороны все это действительно могло казаться большой мистификацией. В 1940 году точно так же назначались чиновники для оккупированной Англии, но они в итоге не понадобились. Однако этих людей вновь назначили в 41-м, теперь уже с чисто дезинформационными целями. И переводчиков с английского ко всем частям, расположенным на Западе, прикомандировывали. Но вторжения на Британские острова в 40-м так и не последовало. Может, немцы на этот раз все же перейдут Ла-Манш, а на Востоке просто блефуют. Примерно таким кажется ход мысли Сталина.

Что же касается сообщения Шульце-Бойзена о реакции окружения Геринга на заявление ТАСС, то его тоже можно было истолковать двояко. То ли в Берлине уже решились на поход против России, то ли, наоборот, не верят в декларируемую Москвой верность договору о ненападении и опасаются советского вторжения. Опять сплошные загадки!

Кроме Харнака и Шульце-Бойзена, поступали и другие донесения о грядущем нападении на Советский Союз. Однако и они не выглядели безоговорочно достоверными. Возьмем, например, резидента советской военной разведки в Токио Рихарда Зорге (псевдоним – «Рамзай»), являвшегося корреспондентом ряда немецких газет в Японии и имевшего тесные связи с посольством Германии. 1 июня 1941 года от него пришло сообщение: «Берлин информировал Отта (германского посла в Токио. – Б. С.), что немецкое выступление против СССР начнется во второй половине июня. Отт на 95 процентов уверен, что война начнется. Косвенные доказательства, которые я вижу к этому в настоящее время, таковы:

Технический департамент германских воздушных сил в моем городе получил указания вскоре возвратиться. Отт потребовал от военного атташе, чтобы он не посылал никаких важных сообщений через СССР. Транспорт каучука через СССР сокращен до минимума.

Причины для германского выступления: существование мощной Красной армии не дает возможности Германии расширить войну в Африке, потому что Германия должна держать крупную армию в Восточной Европе. Для того чтобы ликвидировать полностью всякую опасность со стороны СССР, Красная армия должна быть отогнана возможно скорее. Так заявил Отт».

Германского посла в Японии, объективно говоря, не было никакой нужды заблаговременно информировать о предстоящем нападении на СССР. Признаки же такого нападения, отмеченные Зорге, были далеко не бесспорны. Отъезд германских авиационных специалистов из Японии совсем не обязательно был связан с предстоящим вторжением вермахта на советскую территорию. Уменьшение транзита каучука в Германию через СССР могло быть вызвано опасениями, что Москва задержит поставки или даже может использовать их «взаимообразно» для собственных нужд, в точности как сейчас поступает Украина с транзитным российским газом и нефтью. Что же касается опасения пересылать через советскую территорию секретные сообщения, то и оно могло диктоваться беспокойством за сохранение тайны. Ведь было хорошо известно, что НКВД проявлял повышенный интерес к сумкам иностранных дипкурьеров. Трудности же ведения вермахтом боевых действий в Северной Африке обусловливались отнюдь не концентрацией германских сухопутных войск у восточных границ Рейха, а слабостью немецкого флота и люфтваффе, без которых невозможно было снабжать достаточно крупные германо-итальянские силы на Африканском континенте.

К тому же в Москве не верили Зорге. В 1937 году он отказался вернуться в СССР. По всей вероятности, именно Зорге переслал в Москву доклад японского военного атташе Коотани Очевидно, знакомство с докладом Коотани стало одним из побудительных мотивов для Зорге отказаться от возвращения в СССР, несмотря на требования руководства. «Рамзай» имел все основания опасаться, что станет жертвой той же чистки, что и Тухачевский. Поскольку Зорге в Москве считали «невозвращенцем», почти предателем, к его информации, в том числе о готовящемся нападении Германии на Советский Союз, относились с очень большим сомнением. Только после того, как 22 июня 1941 года эта информация подтвердилась самым трагическим образом, доверие к Зорге было восстановлено.

Кроме Харнака и Шульце-Бойзена, у Москвы был еще один важный агент в Германии, служивший в РСХА. Судя по всему, именно он послужил прототипом знаменитого Штирлица. Только вот судьба агента была куда печальнее, чем у удачливого героя Юлиана Семенова. Вот что вспоминает о нем генерал Судоплатов: «5 августа 1942 года Разведупр забросил двух агентов-парашютистов в Германию – Артура Хесслера и Альберта Барта. Но немцы уже держали под наблюдением группу, на связь с которой они были посланы, и их арестовали. Хесслер погиб в гестапо, а Барта немцы перевербовали, и он начал вести с советской разведкой радиоигру, которую, кстати, наши сразу же разгадали. Во время допроса Барт раскрыл советского агента Вилли Лемана (Брайтенбах), который сотрудничал с нами с 1935 года. Леман был сотрудником гестапо и снабжал Москву исключительно важной информацией. Он передал нам в 1935–1941 годах важнейшие материалы о разработках гестапо по внедрению агентуры в среду русских эмигрантов и коммунистическое подполье.

От Лемана в свое время в Москве также узнали, какие источники польской контрразведки были перевербованы и использовались немцами после разоблачения в 1936 году в Берлине польского резидента Сосновского…

Лемана арестовали на улице и тайно, без суда, казнили. Гестапо сообщило жене, что ее муж исчез и его усиленно разыскивают. После войны нашли лишь его регистрационную карточку в архивах тюрьмы Плетцензее в Берлине – других следов о нем не осталось. Леман в годы войны был единственным офицером гестапо, сотрудничавшим с Советским Союзом.

В архивах гестапо были обнаружены сведения о „Красной капелле“. И хотя имя Барт там фигурирует, Леман даже не упомянут. Возможно, это вызвано нежеланием бросить тень на гестапо, в рядах которого оказался советский агент. Не исключено, что гестапо боялось доложить об этом Гитлеру. Барт был взят в плен англичанами и передан нам в 1946 году. Его доставили в Москву, судили и расстреляли за измену».

Иначе излагается агента «Брайтенбах» в книге «Тайна Зои Воскресенской», в анонимном очерке «Как звали Штирлица?» (возможно, его автором является Эдуард Шарапов). Здесь утверждается, что Леман был завербован еще в 1929 году, причем до того момента, как весной 1939 года связь с ним была впервые прервана, «этот человек передал нам чрезвычайно обильное количество подлинных документов и личных сообщений, освещающих структуру, кадры и деятельность политической полиции (впоследствии гестапо), а также военной разведки Германии. Он предупреждал о готовящихся арестах и провокациях в отношении нелегальных и легальных работников резидентуры в Берлине, сообщал сведения о лицах, разрабатываемых гестапо, наводил также справки по следственным делам в гестапо, которые нас интересовали, а в последнее время передавал главным образом материалы о военном строительстве в Германии, в том числе о сооружении особо важного объекта в Потсдаме – ставки Верховного главнокомандующего».

В справке, составленной летом 1940 года начальником 1-го отделения разведки ГУГБ П. М. Журавлёвым, отмечалось, что в отношении честности агента подозрений никогда не возникало и что работает он за деньги, а не из идейных соображений. В июне 1940 года Леман передал в советское полпредство письмо, где просил возобновить связь с ним.