Интересно, а вспомнил ли Вилли Лемана его непосредственный шеф Вальтер Шелленберг, с сентября 1939 года по июнь 1941 года возглавлявший в РСХА контрразведывательный отдел IV-Е? Да, вспомнил. Из мемуаров Шелленберга, впервые вышедших в свет в 1956 году, мы узнаем, что его подчиненного сгубила любовь, но не к женщинам или к вину, как это обычно бывает со шпионами, а к лошадям: «Советам удалось нанести мне удар в области промышленного шпионажа. В нашем отделе, ведавшем этой работой, служил пожилой, тяжело больной сахарным диабетом инспектор Л., которого все на службе за его добродушие звали дядюшкой Вилли. Он был женат и вел скромную жизнь простого бюргера. Правда, у него была одна страсть – лошадиные бега. В 1936 году он впервые начал играть на ипподроме, и сразу же его увлекла эта страсть, хотя он проиграл большую часть своего месячного заработка. Знакомые дали потерпевшему неудачу новичку хорошие советы, и дядюшка Вилли утешился возможностью вскоре отыграться. Он сделал новые ставки, проиграл и остался без денег. В отчаянии, не зная, что делать, он хотел тут же покинуть ипподром, но тут с ним заговорили двое мужчин, которые явно видели его неудачу. „Ну и что ж с того, – произнес тот, кто назвал себя Мецгером, – со мной такое раньше тоже случалось, так что нечего вешать голову“. Мецгер проявил понимание к страстишке дядюшки Вилли и предложил ему в виде помощи в виде помощи небольшую сумму денег с условием, что он будет получать пятьдесят процентов от каждого выигрыша. Дядюшка Вилли согласился, но ему опять не повезло, и он проиграл. Л. получил новую субсидию и на этот раз выиграл. Но эти деньги теперь ему были крайне необходимы для семьи. Теперь Мецгер предъявил дядюшке Вилли счет и потребовал вернуть все полученные на игру деньги. Л. был не в состоянии вернуть долг, и Мецгер пригрозил сообщить об этом полицейскому начальству. Во время этого разговора Л. был под хмельком и согласился на условия своего сердобольного „друга“. За предоставление новой ссуды инспектор обещал передавать всю информацию из центрального аппарата нашей службы. Отныне он работал на русских. В течение нескольких лет Л. так умело использовали, что со стороны никто не заметил появления у него нового источника доходов. Дядюшка Вилли мог теперь удовлетворить свою страсть к игре на скачках, но при этом тщательно следил, чтобы его образ жизни остался прежним. Его растущий банковский счет был так тонко устроен, что не могло возникнуть никаких подозрений. В качестве промежуточного лица здесь действовал Мецгер, который брал со счета необходимые суммы.

За время сотрудничества с русскими Л. передал им столько ценных материалов, что мы вынуждены были во многих областях провести серьезную реорганизацию. На допросе он признался, что передавал своим партнерам не только устную информацию, но и важные документы. Бумаги Л. обычно носил за подкладкой шляпы. „Хозяин“ Мецгера, имевший внешность преуспевающего человека, носил точно такую же шляпу. При выходе из ресторана, где происходила встреча, они незаметно обменивались шляпами. Сведения в тот же вечер передавались в Москву из расположенного в глубине двора дома, где советские агенты оборудовали свою радиостанцию. Сам радист был коммунистом, обучавшемся в Москве. Он состоял не только в КПГ, но и в НСДАП и других нацистских организациях. Соседи и сослуживцы знали его как ревностного национал-социалиста. Но как-то он заболел и вынужден был лечь на операцию. Под наркозом он начал говорить о необходимости сменить шифр и несколько раз вскрикивал: „Почему Москва не отвечает?“. Врач, оперировавший его, сам пошел к Мюллеру и сообщил о случившемся. Обнаруженная таким образом шпионская сеть включала шестнадцать человек, к которым принадлежал и дядюшка Вилли. Вместе с другими восемью обвиняемыми он по приговору суда был расстрелян. Так как Гиммлер приказал держать все это дело в тайне, на службе у дядюшки Вилли мы распространили известие, что он во время служебной поездки в Варшаву, по всей вероятности вследствие приступа сахарной болезни, выпал из поезда и разбился насмерть. Я думаю, что до сих пор никто, кроме участников дела, ничего не знает о действительной подоплеке событий.

Дело дядюшки Вилли было типичным образцом великолепной работы Советов. Для руководства агентами они использовали, как правило, только те кадры, которые получили в этой области предварительно основательную подготовку. Обрабатывая свои жертвы, они не спешили; не торопили, не требовали невозможного; они прочно стояли обеими ногами на земле».

Итак, перед нами три версии жизни и судьбы Вилли Лемана, различающиеся в ряде существенных деталей. Шелленберг и Судоплатов полагали, что «Брайтенбах» работал на советскую разведку с середины 30-х годов. Напротив, в очерке о прототипе Штирлица утверждается, что Леман сотрудничал с Москвой уже с 1929 года. Российские авторы настаивают, что инициатива в установлении контактов с советскими спецслужбами исходила от самого агента. А вот бывший начальник Лемана в РСХА уверен, что тот был завербован советскими резидентами, использовавшими единственную слабость дядюшки Вилли – страсть к лошадиным бегам. Здесь я склонен больше доверять Шелленбергу. Очевидно, в момент ареста Леман продолжал трудиться в возглавлявшемся Шелленбергом VI отделе (зарубежная разведка). Немецкий начальник «Брайтенбаха» при работе над мемуарами, несомненно, опирался на материалы допросов Лемана. Правда, протоколами допросов Шелленберг в тот момент вряд ли обладал, так что, вероятно, ему пришлось излагать их содержание по памяти. Бедному дядюшке Вилли за шпионаж в военное время грозил неминуемый расстрел или, как и некоторым членам «Красной капеллы», гильотинирование. Единственный шанс если не избежать смертной казни, то по крайней мере отсрочить ее, было рассказать как можно больше эпизодов своей шпионской деятельности, чтобы затянуть следствие и вовлечь в него максимум других лиц. Конечно, Леман мог и придумать историю вербовки на бегах, чтобы уменьшить свою вину в глазах следователей и сослуживцев. Однако страсть его к скачкам наверняка была подлинной, это Шелленберг и его коллеги легко могли проверить. А человек, способный просадить всю месячную зарплату на ипподроме, представляет собой идеальный объект для вербовки. Кстати, в романе Юлиана Семенова «Пароль не нужен», посвященном ранним приключениям будущего Штирлица в годы гражданской войны, Максим Максимович Исаев вербует Алекса Фривейского, адъютанта правителя белого Приморья Спиридона Меркулова, благодаря тому, что тут крупно проигрался на бегах. Подозреваю, что в 1929 году Вилли Леман только впервые попал в поле зрения Москвы, после того как один из его знакомых или сослуживцев, работавших на советскую разведку, назвал имя Лемана в донесении, направленном в Москву. А в 1935 году «Брайтенбах» был завербован резидентом Зарубиным, который может быть отождествлен либо с «Мецгером», либо с «Хозяином» – преуспевающим человеком в модной шляпе. 35-й как год начала работы Лемана с советской разведкой, названный Судоплатовым, выглядит предпочтительнее, чем 36-й год, упоминаемый Шелленбергом. Судоплатов имел в своем распоряжении архивы Службы внешней разведки, а на допросе в конце 1942 года Леман мог уже и не вспомнить точную дату начала своего сотрудничества с Советами.

Можно сказать, что «Брайтенбаха» сгубила жадность. Не направь в июне 1940 года дядюшка Вилли послание в советское посольство, в Москве о нем бы наверняка забыли и в любом случае вряд ли бы смогли найти в условиях военного времени. Леман пережил бы войну. Потом, очевидно, он подвергся бы процедуре денацификации, но поскольку военных преступлений и преступлений против человечества не совершал, максимум, что грозило ему, – это пара лет в лагерях для интернированных за членство в преступных организациях. А если бы дядюшка Вилли доказал, что работал на советскую разведку, то, скорее всего, вообще избежал бы наказания.