— Она стесняется, наверное.

— Кто стесняется? Томка стесняется? О чем ты говоришь, Ника?

— Ладно, я ей сама ужин отнесу.

— Ага, давай, с ложечки ее покорми, болезную и несчастную. Да не смотри на меня так, не смотри! Дырку просверлишь! Я вовсе не злобствую и не злорадствую, просто мне какое-то время нужно, чтобы человеку подлость простить. Не могу так, как ты, сразу. Я ж не добрая Береника, которая только звезды на небе видит, я обычная женщина. Да, вот этот кусок мяса ей положи, он лучше прожарился. И овощей побольше. Погоди, вот еще сладкий пирог к чаю! Дай, я сама отрежу.

— Да куда столько, Маргарита Федоровна? Это ж слона накормить можно!

— Ничего, пусть ест, нервную систему восстанавливает. Во время стресса надо больше есть, а у Томки и без стресса аппетит хороший, я думаю. Давай неси.

Томка встретила ее настороженно, все норовила отвести глаза в сторону. Глянула на поднос с едой, пробурчала себе под нос:

— Куда столько, мне ж не съесть.

— Давай-давай, поправляйся, — улыбнулась Ника, тоже почему-то отводя глаза. — Маргарита Федоровна утверждает, будто вкусная обильная еда восстанавливает нервную систему. Так что давай, старайся.

— Сильно злится на меня, да?

— Кто?

— Ну, свекровка твоя.

— Да как тебе сказать?.. Злится, конечно. А ты бы иначе хотела?

— Да что ты?.. Нет, конечно. Я ж все понимаю, что ты… Я бы и не осмелилась никогда к вам заявиться, если бы хоть немного соображала. Мне ведь от страха голову снесло, когда эти сволочи ночью ко мне ворвались… Ты ж видела их? Помнишь?

— Да. Помню, конечно. Персонажи те еще, как из пьесы Горького «На дне».

— Нет, еще хуже. У Горького они все страдальцы неприкаянные, а эти… Эти просто наглые твари. Представляешь, какое мне предстояло зверство — быть этой вонючей пьянью изнасилованной? Тут у кого хочешь крыша от страха съедет… Я даже не помню, как вырвалась, как по улице бежала… И в какой момент ботинки и куртку успела схватить. Нет, ничего не помню, не в себе была. Надо было в полицию бежать, а я к вам. Как очутилась на остановке автобуса, тоже не помню! Это уже у калитки меня прорвало… Завыла волчицей и остановиться никак не могу… Да меня до сих трясет, не поверишь!

— Ты и впрямь съела бы чего-нибудь, Томка. Тебе надо. Смотри, какое мясо, очень вкусно, попробуй.

— Да не могу я пока. Не в своей тарелке себя чувствую. Я тебе жизнь испортила, получается, а теперь из твоих рук есть буду. Неправильно это как-то.

— А как правильно, Томка?

— Не знаю. Наверное, правильно было бы меня погнать отсюда поганой метлой. А так… Иногда благородством сильнее можно ударить, чем законной местью. Я сейчас так это прочувствовала на своей шкуре, если б ты знала! Даже в глаза тебе глядеть не могу, всю колбасит внутри от стыда.

— Ну хочешь, я уйду? А ты поешь спокойно.

— Нет, не уходи. Посиди со мной. Пусть меня колбасит, это хорошо. Наверное, мне на пользу пойдет. Прочувствую до конца, какая я сволочь классическая.

— Томка, ну хватит, а? Уже не знаешь, как себя заклеймить.

— А что, неправда, что ли? Сволочь, конечно.

— Все мы в душе немного сволочи, Томка, вот что я тебе скажу. Думаешь, я лучше тебя, да? Нет, не лучше. Только у меня другое направление классического сволочизма, я бы его определила как латентное.

— Не поняла… Какое?

— Латентное. Длящееся во времени то есть. В тебе сволочизм сразу выплеснулся и в большом количестве, а во мне затаился коварно и ждал. Причем трусливо все эти годы ждал, когда его за ушко да на солнышко. Поняла, о чем я?

— Да чего не понять-то. Это ж я его, выходит, и вытащила за ушко да на солнышко. Вот и получается, что я больше сволочь, чем ты.

— Ладно, не будем спорить. От перемены мест слагаемых все равно сумма не меняется, правда? Давай-ка мы с тобой лучше выпьем. Чего-нибудь такого, чтобы мозги снесло. Без мозгов будем жить, так нам, сволочам, и надо. Виски будешь пить, Томка?

— Да я бы не отказалась, если честно.

— Все, договорились. Я сейчас принесу. Одна нога здесь, другая уже в дом побежала, к бару!

Через полчаса они вполне могли глядеть друг другу в глаза. И разговор принял другую тональность, умеренно хмельную и философскую. Томка расслабилась, придвинула к себе поднос с едой, уминала за обе щеки хорошо прожаренное мясо и овощи, и уже плотоядно косила глаз на большой кусок сладкого пирога.

— Твоя свекровь просто чистое золото, повезло тебе, Ника… И как вкусно готовит, а? И главное, не лень ей напрягаться. Другая бы на ее месте кухарку наняла и плевала бы в потолок, правда?

— Маргарита Федоровна ест только то, что сама приготовила, у нее такой принцип. И вообще любит готовить. Не может без дела сидеть. Она вообще уникальная женщина, штучный человеческий экземпляр.

— Так я ж и говорю. Повезло тебе.

— Да, мне повезло. Но скоро это везение кончится, ничего не поделаешь.

— Прости меня, Ника. Прости.

— Да я не о том сейчас, Томка! Я ж вообще, в глобальном смысле. За ошибки надо платить, независимо от того, повезло тебе в чем-то или не повезло, понимаешь?

— Ой, а вот этого я как раз и не понимаю! И вообще, терпеть не могу всех этих дурацких рассуждений! Мода нынче на них пошла, что ли? Послушаешь, только и талдычат кругом — ах, за все надо платить, ах, долг кармы надо отрабатывать! Да ерунда это все, по большому счету, досужая и вредная ерунда, только и всего!

— Ну почему же ерунда, Томка. Вовсе не ерунда.

— Да ладно, и ты туда же! Я считаю, что ни один чистоплюй не может ходить весь день с чистой шеей! Как с утра ее ни отмывай, к вечеру все равно не очень свежая будет. И человек не может быть всю жизнь идеальным. К возрасту все равно какие-то грехи накапливаются, понимаешь? Тем более грехи женские. В любой женщине должно присутствовать то, что можно исправить, чтобы жизнь продолжалась и было над чем работать. А если она совсем вся из себя идеальная, ни одного греха не осталось, значит, ей помирать пора. Значит, жизненная миссия выполнена. Потому что пока осознаешь свои ошибки, пока исправляешь — живешь.

— Да… Если бы была возможность их исправить. Как их исправлять-то, если возможностей нет, а, Томка?

— Ишь ты, деловая какая. Все тебе на блюдечке с голубой каемочкой подай, и возможности тоже. Это как в том анекдоте про слона, знаешь? Съесть-то он съест, да кто ж ему даст. Всякий бы знал, с возможностями-то. Размечталась, ага…

Ника только вздохнула, не зная, что ей ответить. Молча ухватила бутылку виски, плеснула очередную порцию в стаканы.

— Вот у меня, к примеру, какие сейчас возможности, чтобы ошибки свои исправить? Да никаких! — Подтянула к себе свой стакан Томка. — Что натворила, то натворила, испоганила твою жизнь. А ты сидишь, виски со мной пьешь. Надо было гнать меня со двора к чертовой матери, и все дела! Может, легче бы тебе было, если бы прогнала меня, а? Злорадство — оно, знаешь, тоже бывает лекарством.