— Да помню, помню, ты мне о злорадстве уже рассказывала. Только не лекарством его называла, а черной икрой на бутерброде с маслом.

— Да какая разница, Ник?.. Пусть будет икра.

— Нет, не хочу я злорадства, Томка. Тем более я икру не люблю. И всяких лекарств тоже терпеть не могу. Я даже выпить толком не умею, сразу голову сносит. Вот и сейчас без головы сижу, будто она отвалилась. Ты не видишь, куда закатилась моя голова, Томка? Может, под стол? Или под кресло? Ау, голова, где ты?.. Вернись на место!

Томка наклонилась, послушно заглянула под стол, потом рассмеялась тихо:

— Нету под столом твоей головы, успокойся.

— Ну и хорошо. Пусть на плечах остается, хотя нынче она и не совсем качественная.

— Да ладно, не прибедняйся насчет качества. Добрая ты, Ника, до безобразия добрая, вот что я тебе скажу. А когда до безобразия — это уже патология. Надо уметь испытывать нормальные человеческие чувства, и злой быть в определенной степени, и злорадной.

— А если не умею?

— Не умеешь — учись!

— Зачем, Томка? Ученого учить — только портить. Вот ты говоришь — добрая я… Ага… Такая добрая, что любимого мужа страдать заставила. И еще не знаю, что меня впереди ждет, и сыну что объяснять буду, тоже не знаю! Добрая, да? Сильно добрая?

— Да, ты добрая. Это я своей злобной зависти поддалась и жизнь твою разрушила. Прости меня, Ника, а?

— Да хватит уже талдычить — прости, прости.

— Ну хочешь, я Севе твоему скажу, что все придумала?

— Не говори глупости, Томка. Ложь, помноженная на ложь, получается ложь в квадрате. Да и поздно уже городить эти квадраты.

— Прости меня, Ника… Прости… Только сейчас поняла, что натворила. Ну что я за сволочь такая, а? Самой от себя тошно.

Щеки у Томки подозрительно задрожали, уголки губ поехали вниз, и глаза стали жалкими, как у побитого спаниеля. Испугавшись, Ника вытянула ладонь вперед, будто защищаясь от готовых вот-вот пролиться хмельных Томкиных слез:

— Ой, только не реви, я тебя умоляю. Иначе я тоже зареву.

— Так реви… Может, и легче будет… — тихо проговорила Томка, смахивая ладонью первую слезу. — Говорят, чувство вины надо выплакивать.

— Нет, не хочу я реветь. Пьяные слезы — пустые слезы. И не чувство вины ты выплакиваешь, а жалость к себе баюкаешь. Давай лучше о чем-нибудь другом поговорим, о позитивном. Давай, к примеру, в этот выходной шопинг тебе устроим, Томка. Совместим приятное с необходимым. Тебе ведь надо в чем-то ходить, правда? Я думаю, тебе не очень хочется в свою «Воронью слободку» за вещами возвращаться?

— Куда? Не поняла…

— Ну это выражение такое… Забыла, что ли? Помнишь, в «Золотом теленке» у Ильфа и Петрова? Васисуалий Лоханкин жил в коммунальной квартире, которую за дурной нрав ее обитателей прозвали вороньей слободкой.

— Нет, не помню. Это ж ты отличницей в школе была, много книжек читала. А я ничего не читала и училась кое-как, зато первой красавицей числилась. Не родись красивой — это про меня сказано, ага. Но про «Воронью слободку» — это ты в самую точку попала. Хотя, какая разница, как назвать — «Воронья слободка» или «адова сковородка», все равно одна и та же хрень выходит. Нет, не хочу туда. И подумать страшно… Бр-р-р…

— Ну и не надо, поедем в субботу, приоденем тебя. «Версаче» и «Прада» не обещаю, но теплую куртку и ботинки купим, зима на носу.

— Ник… Может, не надо, а? Ты ж убиваешь меня своей добротой.

— Надо, Томка. Это не доброта, это обычный здравый смысл. Если уж я открыла тебе двери своего дома, то надо быть последовательной до конца. Кстати, о доме… Тут я должна с тобой вот о чем поговорить. Наверное, нам дом продавать придется, мы ж разводиться будем.

— Да погоди, может, еще и обойдется.

— Не перебивай, слушай меня внимательно. Надо будет с твоим жильем тоже что-то придумывать. Наверное, комнату твою нужно продать, я найду хорошего риелтора. Заплатишь от продажи первый взнос в ипотеку, будешь в нормальных условиях жить. А с работой я тебе помогу. Теплое место не обещаю, главное, чтобы зарплата была приемлемая. Да, надо как-то жить, Томка. Если нет возможности исправить свои ошибки, то хотя бы жить дальше.

— Ой, Ника… Даже не знаю, что тебе сказать. И как благодарить.

— А ты ничего не говори. Давай лучше допьем виски, да я спать пойду. Устала сегодня.

* * *

Утром Ника не смогла оторвать голову от подушки, лежала и тихо стонала, пытаясь разжалобить организм, чтобы не наказывал ее слишком строго. В конце концов, у нее хмельного опыта совсем нет.

Организм не слушал ее стенаний. Голова болела, в желудке затаилась опасная тошнота. Стоило чуть пошевелиться, и она норовила прыгнуть вверх, выкатить наружу отходы сомнительного питейного удовольствия. Нет уж, лучше лежать себе тихо и стонать жалобно.

Скрипнула дверь, и в спину толкнулся недовольный голос Маргариты Федоровны:

— Войти-то можно, болезная?

— Да… Входите, конечно… — тихо проговорила Ника, едва ворочая языком.

— Благодарю. Только я не одна пришла, уж не обессудь.

— А с кем? — с трудом повернула на подушке голову Ника.

— С помощниками, с кем. С огуречным рассолом и крепким чаем. Ты какого помощника больше уважаешь, а, Ник?

— Ой, да мне все равно. Давайте сюда обоих. А еще бы водички с лимончиком, если можно. Я даже не знаю, с чего начать.

— Тогда с рассола начни. Хотя точного совета дать не могу, у меня опыта в таких делах нет.

— Так и у меня нет.

— А зачем тогда пускаешься в столь опасное путешествие, если опыта нет?

— Не знаю, Маргарита Федоровна. Как-то само собой получилось. А еще говорят, что после виски не бывает похмелья. И кто такую глупость придумал, интересно?

— Ну это смотря сколько выпить. Кстати, чего это тебя обнесло? То на сто грамм не уговоришь, а то вдруг…

— Да сама не знаю. О боже, какая гадость этот ваш рассол.

— Прости, ничего другого предложить не могу! Если бы числился в семье хоть один завалящий алкоголик, наверное, и таблетки бы от похмелья в доме водились. А так… Что ж… Лечись давай, не возмущайся. Кстати, у тебя телефон все время звонит. Ты его в гостиной на столике оставила.

— Ой… Это меня в офисе потеряли, наверное. А который час, Маргарита Федоровна?

— Да уж одиннадцатый пошел!

— Что? Как — одиннадцатый? А как же Матвея в школу?

— Не суетись, Матвея я сама отвезла. Не на тебя же, на горькую пьяницу, надеяться.

— Спасибо.

— Ладно, вставай потихоньку, в человеческий вид себя приведи. Да сразу не пугайся и от зеркала не шарахайся, иначе затылок об стену пробьешь.