Увлекался ли Гордеев литературой, читал ли рассказы про Смока и Малыша и Шерлока Холмса и доктора Ватсона?

Я до сих пор почти ничего не знаю о себе здешнем.

А еще мне не дает покоя взгляд мистера Черчилля. Он явно узнал Гордеева и смотрел на него-меня так, словно уже видел в этой жизни и очень близко.

Еще одна загадка, разгадать которую у меня пока нет возможности.

Надо бы плотно заняться собственной здешней биографией. Пока война, еще как-то сойдет быть человеком без прошлого, а когда она кончится, мы вернемся их Маньчжурии в Россию, и вокруг окажется масса людей, которые прекрасно знали штабс-ротмистра Гордеева Николая Михайловича…

А что делать с Черчиллем? Как себя вести с ним?

Решение пришло быстро, на интуиции. А почему бы и мне не попариться с гостями?!

Эскадронная баня вместит и еще одного любителя поддать и не только парку. Заодно гляну, как там справляется Дядя Гиляй.

Но сперва я метнулся к себе на квартиру, отыскал в загашнике у Скоробута приныченную бутылку домашнего кавказского коньяка, подаренную мне Шамхаловым. Бывший мой комэск презентовал по случаю создания нашего эскадрона особого назначения и производства меня в его командиры.

«Король репортажа» справлялся на «ять» с плюсом. Уже в предбаннике, где я скидывал с себя форму, можно было различить гул голосов в парной. Говорили, разумеется, по-английски, и надо сказать, Гиляровский и на этом языке прекрасно поддерживал разговор.

Замираю у двери. Подслушивать нехорошо, но я хочу понимать градус доверия и расслабона, который царит в парной.

Гости, походу, отогрелись и размякли.

– Я бы всех этих «vas-siyas» – к стенке, чтобы не крали у народа и армии, – басит Гиляровский по-английски.

– Что есть такое «vas-siyas»? – интересуется кто-то из гостей, не различаю их пока по голосам.

– Интенданты армейские, – Гиляровский подпускает английское ругательство, от которого и портовые докеры Саутгемптона покраснели бы, – знавал я одного штабс-капитана, который до войны ходил на бега исключительно пешком, в лучшем случае на конке за пятак, покупал фрукты на рынке в складчину с другими офицерами. Зато теперь разъезжает на лихачах, обедает в «Эрмитаже»[22], а его писарь, полуграмотный солдат, снимает дачу для любовницы под Москвой.

– В чем же причина такой разительной перемены? – снова кто-то из наших гостей.

– Война, чтоб ей пусто было! Штабс-капитан попал в какую-то комиссию и стал освобождать богатых людей от дальних путешествий на войну, а то и совсем от солдатской шинели. Менялся на глазах: стал сперва заходить к Елисееву, покупать вареную колбасу, яблоки… Потом икру… Мармелад и портвейн номер 137. В магазине Елисеева наблюдательные приказчики примечали, как полнели, добрели и росли их интендантские покупатели. На извозчиках подъезжать стали. Потом на лихачах, а потом и на своих экипажах… Жрут господа интендантские деликатесы заграничные, катаются по «эрмитажам» со своими «дульцинеями», а в армию идут протухлые плешивые полушубки, папахи со старой паклей вместо ваты в подкладке, гимнастерки на гнилых нитках, мука гнилая с червями…

Эк старика припекло-то. Говорит явно выстраданное. Душа у Гиляровского слезами и кровью исходят за страну.

– Ваши статьи не запрещает цензура, мистер Гиляровский?

Гиляровский кряхтит:

– Интенданты недовольны, а настоящие военные, как здешний командир, хвалят, мистер Конан Дойл.

– Японцы уделяют пристальное внимание, как они это называют, «управляемому освещению войны».

– Что вы имеет в виду, мистер Лондон?

– Не дай бог в газетах появится что-то, что раскроет противнику их планы или состояние дел в армии и на фронте. Ваше командование эти опасения не разделяет.

– И сильно просчитывается, – кто-то из англичан подает голос, – ваши газеты часто печатают такое, что японское командование считает важными сведениями. Я слышал, аналитику, собранную по русским газетам, передали телеграфом японскому военному атташе в Берлине, и уже через шесть дней эта информация была у японского командования здесь, в Маньчжурии.

Интересно, кто это из англичан: Черчилль или майор Хорн?

– Мистер Джером, вряд ли в этой «parnoy» стоит обсуждать вопросы войны и мира. Жар такой, как в аду.

– Идите к дьяволу, Хорн! – О, да у Хорна с Черчиллем не все так безоблачно, какие контры обнаруживаются. – Я всегда готов учиться, но мне не всегда нравится, когда меня учат.

– Вы не журналист, вы критикан, выскочка и грязный разоблачитель, сэр… Джон! – разговор перешел на повышенные тона.

– Когда репортер прибывает на место боевых действий, сэр, естественно, он пытается найти хоть малейший признак того, что все идет не так, как обычно. Критика может быть неприятной, но она необходима. Она выполняет ту же функцию, что и боль в человеческом теле; она обращает внимание на развитие нездорового положения вещей. Если к ней вовремя прислушаться, можно предотвратить опасность; если ее подавить, может развиться фатальная чумка.

Ну, не хватало, чтобы они поубивали тут друг друга. Это в мои планы не входит.

– Запомните, Хорн, когда я нахожусь за границей, я всегда беру за правило никогда не критиковать и не нападать на правительство своей страны.

– Ха! Вы наверстываете упущенное, когда возвращаетесь домой.

Я, прикрытый лишь скромной простыней, распахнул дверь в парную, полную клубов пара.

– Надеюсь, вы отогрелись, джентльмены, после ваших таинственных дорожных приключений?

Даже сквозь сгущенный жаром пар было видно, как бледнеет Черчилль.

Подмигиваю ему многозначительно.

– Сэр Уинстон?

Кажется, его сейчас хватит кондрашка.

– Мистер Гордеев, вы ошибаетесь, – вступается за соотечественника майор Хорн. – Это Джон Джером.

– Н-да? Неужели я мог обознаться? – Сарказм в моем голосе так и булькает невысмеянным смехом. – Никогда не жаловался на зрительную память, но возможно, правы тибетские шаманы, утверждающие, что у каждого из людей на Земле есть свой двойник.

Я играю на грани фола, но меня не покидает ощущение, что Черчилль и Гордеев уже где-то встречались.

Дорого бы я дал, чтобы узнать, где и при каких обстоятельствах. Но пока, похоже, я угодил в точку своими тонкими намеками на некие толстые обстоятельства. Надо дать ему успокоиться и расслабиться.

– Мистер Лондон, случалось вам на Юконе отогреваться подобным образом?

– Приходилось слышать о «sweat lodge»[23] у индейцев. Мои друзья, бывавшие в Мексике, рассказывали, что нечто подобное есть и у потомков майя на Юкатане. Но индейцы там не моются и не греются.

– И что же они там делают?

– Общаются с духами.

– У нас в бане с духами тоже можно пообщаться, – вмешивается в разговор Гиляровский, – обычно с самим банником. Если задержаться лишнего после полуночи.

– Ну, с нашим банником можно пообщаться и в рамках службы. Есть у нас в эскадроне – унтер-офицер Бубнов.

– Надеюсь, мы сможем с ним пообщаться в рамках