Николай Беляк: «Там было очень много спившихся людей, совершенно замечательных, производящих впечатление какой-то совершенно особой внутренней ноты, но, к сожалению, сломавшихся в условиях той жизни».

Для некоторых выходом становилась эмиграция. Иногда уезжали добровольно, иногда – под давлением.

Эдуард Лимонов: «Они мне сказали: „Либо убирайтесь, уезжайте из страны”. А я говорю: „Каким образом мы можем уехать?” (В это время выезда из России добились только евреи.) А я говорю: „Жена моя, Елена Сергеевна Козлова, и я, мы никакого отношения к Израилю не имеем”. – „Нет, вы уезжайте. Мы не будем возражать”».

Елена Баранникова: «Уезжали все, кто устал от брежневского застоя, который усиливался с каждым годом. Проводы шли одни за другими. И уезжали не только диссиденты, уезжали все, как я уже сказала, уезжали все, кто мог уехать. Среди моих друзей очень многие уехали. И каждый раз это была трагедия, потому что люди уезжали навсегда».

Андрей Гайворонский: «Ощущение безысходности полное. Мой замечательный дорогой друг Михаил Юпп уехал в 80 году, уехал не за колбасой, уехал, потому что такому человеку, как он, просто было невозможно в этих рамках жить. Как уехал Шемякин. Ведь очень многие люди уезжали не за свободой или еще за чем-то, а от несвободы. Отказывались от всего этого».

Владимир Шинкарев: «Всё казалось заведомо и бесповоротно, так примерно оно и будет до самой смерти. Поэтому трудно теперь сказать, что было переменами в возрасте своем, а что было переменами в общественной жизни».

К концу 70-х многие смотрели на сайгонцев как на лузеров, неудачников, обреченных на забвение. Те, кто простоял в «Сайгоне» бесконечные годы «зрелого социализма», спивались, старели, сходили с ума, превращались в маргиналов. Подруги повыскакивали замуж за иностранцев, фарцовщиков, докторов физико-математических наук. Но были и те, кого «маленький двойной» вдохновил на уход в духовное подполье. Кто ушел в монастыри Второй культуры, чтобы бескорыстно заниматься тем, что не нужно государству, не оплачивается и приводит, скорее, к бытовым неприятностям.

Дмитрий Северюхин: «Когда слушаешь воспоминания участников нового культурного движения, иногда создаётся впечатление, что все мы принадлежали к богеме, что мы проводили время за бесконечным питьем портвейна и бесконечным сидением в „Сайгоне” или на Малой Садовой. Я думаю, что это все-таки не так, и большинство из нас были людьми целеустремленными и даже фанатичными, если говорить о той творческой сфере, которую каждый из нас выбирал».

За маленьким двойным обмениваются машинописными стихотворными сборниками, договариваются об организации квартирных концертов, семинаров. Ничто не отвлекает от творчества. Поколение дворников и сторожей – не тунеядцы. Сутки через трое они отдают свой долг родине, охраняя стоянки, учреждения, подметая дворы, лестницы. Иногда плавали на баржах дружным коллективом, перевозили стройматериалы. Но самое популярное место службы – котельная.

Для Ленинградской культуры 70–80-х годов такое же значение, как для русской классической культуры усадьба, а для средневековой – монастырь, имела газовая котельная. Газовые котельные нуждались в операторах. Оператор – человек, который следит за показаниями приборов и отвечает за то, чтобы она не взлетела на воздух. Это должен быть человек спокойный и непьющий. И вот интеллектуалы пошли в газовые котельные, где они время от времени посматривали на приборы, а во всё остальное время писали стихи, редактировали журналы, стояли за мольбертом. В «Сайгоне» встречались, настоящие дела делали в кочегарках.

Александр Кобак: «В то время произошел технологический взрыв – все котельные были переведены на газовое отопление, поэтому не нужно было кидать уголь в топку. Можно было просто сидеть и наблюдать за тем, чтобы эта газовая горелка горела. Это оставляло огромное количество свободного времени. В котельные подалось множество людей, занимающихся творческими профессиями, – писатели, художники, историки. В первое время в городе существовал такой октябрьский участок, на котором сменными мастерами были поэт Юрий Колкер, историк Вячеслав Долинин. Одно время я работал сменным мастером. А также три десятка или четыре десятка поэтов и литераторов. Но это власти, конечно, не понравилось, и это всё дело потеснили. И тогда мы ушли в небольшую котельную на окраине города».

Дмитрий Шатии: «Работали практически все поэты там. У нас была котельная на Адмиралтейской набережной, 4, где работал со мной литературовед Юрий Колкер. Рядом работали поэты Лена Пудовкина и Олег Охапкин. Мастером был Слава Долинин. Вот такая была компания. Чем замечательна была котельная? Тем, что все работники были друзья и единомышленники, то есть там никто никого не подсиживал, никто ни на кого не стучал, то есть это был дружный антисоветский коллектив (смеется)».

Всеволод Грач: «Нужно было заканчивать курсы, и была там зарплата приличная соответственно, рублей 200, скажем. Это культовая такая была профессия «оператор газовой котельной». Работали сутки через трое, поэтому можно было принимать гостей, творить и так далее. Были просто кочегарки, как знаменитая „Камчатка”, которая сейчас стала музеем Цоя. Там работали Цой, Саша Башлачев, Слава Задерий, Сережа Фирсов, куча рок-н-рольщиков».

Последние легальные попытки пробиться к массовому читателю и зрителю люди «Сайгона» предпринимают в середине 70-х. В квартире поэта Юлии Вознесенской создается «Лепта» – хрестоматия поэтов Второй культуры. Рукопись подается в разные инстанции для публикации.

Ю. Вознесенская

Борис Иванов: «Это было построено так – все поэты знали, что происходит сбор стихов для такого сборника, все шли один за другим на эту квартиру, предлагали стихи, мы брали эти стихи. Это была маленькая комната, прокуренная до невозможности, мы там сидели, и либо читали вслух стихи подряд, которые получали, или по очереди передавали друг другу, и там каждый ставил «взять», «не взять», «плюс», «минус». В то же время за дверью взволнованно ходили поэты, чтобы узнать, что же приняли, а что не приняли».

Но издательства не собираются печатать поэтов-восьмидесятников, Чуть раньше несколько десятков художников пробивают открытую выставку в ДК Газа, затем в ДК «Невский». Они пользуются ошеломляющим успехом. Однако власти продолжают диктовать художникам, что и как им рисовать. Художники предпочитают оставаться в подполье. Жизнь бурлит не в конференц-залах и не в аудиториях университетов, не в выставочных залах, а в квартирах и кочегарках. Наступает время толстых самиздатских журналов.

Борис Иванов: «В 76-м году начинает выходить машинописный журнал „Часы”. Журнал выходил, как и положено часам, каждые два месяца один номер. Обязательными разделами были „Поэзия”, „Проза”, „Хроника”, „Изобразительное искусство”, ну или „Филология и Литературоведение”, что-то такое. А журнал „37” выходил с меньшей регулярностью, но как бы там ни было, журнал всё больше был