внутренне противоречивым, потому что религиозная тематика освещалась Горичевой, а Виктор Кривулин отвечал за литературу. КГБ очень не понравилось, что материалы и журналы попадают за рубеж, публикуются в Париже. В конце концов было поставлено условие, что если выпуск будет продолжаться, то это обойдется авторам достаточно дорого».

Т. Горичева

Семидесятые – годы отказа от материализма. Духовные поиски простираются в разные области: кто-то идет в православный храм, кто-то читает Бердяева и литературу Серебряного века, но порой были популярны и самые странные, оккультные учения.

Борис Иванов: «Проходили дискуссии католиков, православных, баптистов, иудаистов, буддистов. Весь спектр духовных поисков, но все чувствовали близость друг к другу, потому что мы все искали истину некоторую».

Михаил Борзыкин: «Была куча распечатанных вариантов всяких Блаватских и восточных Раджнишей и так далее. Это всё меня очень увлекало на третьем-четвертом курсе филфака, я это всё штудировал, пытался погрузиться во всю эту восточную реальность».

Михаил (Фан) Файнштейн: «Это был и дзен, который тогда появился, и просто философия различных стран и культур, и история, тот же Египет. То, что в школе не давали и старались вообще про это забыть, всё это изучалось, и Борис Борисович на основе этого свои тексты и писал. Кроме того, что он знал мировую рок-музыку, там Боб Дилан очень сильно прослеживается, который просто столп современной культуры, Гинзберг и прочие. Всё это шло потом в результате в эти тексты».

Александр Кобак: «Мне пришлось столкнуться с одной очень интересной группой, связанной с мистической жизнью города. Объявился такой молодой человек, которого звали Тоша, и он объединил вокруг себя десятка полтора людей, учил их лечить руками. Личность очень высокоодаренная, закончил физматшколу, учился на физфаке. Фантастический человек, великой притягательности. Тогда вокруг него образовался целый кружок мистический на Фурштатской улице. Это очень близко граничило с опасными экспериментами, как в области человеческой психики, так и в области контактов с всякими тонкими энергиями, таинственными силами, с которыми не стоит входить в такое тесное соприкосновение. Тоши уже нет в живых, большинство его учеников либо погибли, либо покончили с собой, и в целом это всё достаточно драматическая история».

Впервые с 1920-х годов начинают проводиться квартирные семинары, где разбираются сложнейшие работы философов, от античных до новейших западных мыслителей.

Борис Иванов: «Это было примерно так: Татьяна Горичева приходит в „Сайгон”, вокруг нее собираются люди, она говорит: „Я хочу прочесть лекцию о Хайдеггере. У кого? Где мы встретимся?” И я тогда говорю: „Ко мне”. Тогда приходит Таня, а за ней идет хвост на пол лестницы, набивается полная комната, и мы начинаем слушать. В это время раздается звонок. Я снимаю трубку и слышу: „Иванов, это у вас сейчас собираются? Если вы не прекратите, мы придем к вам проверять документы”.

Даже внешне семидесятники сильно отличаются от предыдущего поколения. Шестидесятники – альпинисты, лыжники, любители спеть под гитару «Возьмемся за руки, друзья». Семидесятники – люди задумчивые, пьющие, лохматые, бородатые и небритые.

Павел Клубков: «Интеллигенткая борода появляется заново именно в 70-х годах. А параллельно росли и актуализировались предыдущие смыслы: русский человек должен быть с бородой, православный человек должен быть с бородой, нонконформист должен быть с бородой и конформист должен быть с бородой. И вот так вот всё это сгустилось, и в результате подбородки мужские оказались закрыты в 70-е годы».

В 70–80-е годы в ленинградских вузах и в Пушкинском Доме работали квалифицированные специалисты, но три четверти русской литературы XX века под запретом: не было Набокова, не было Шмелева, не было Зайцева, не было почти никого из эмиграции.

Бердяева изымали при обысках, Мережковского и Гиппиус не выдавали в Публичке, Николай Гумилев под полным запретом, даже имя запрещалось упоминать. Половина Булгакова, половина Платонова, Бродский, Солженицын. «Диссертабельны» работы о творчестве Леонида Соболева, Леонида Леонова, Николая Тихонова и прочих лауреатов Сталинских и Ленинских премий. Но кому-то нужно было сохранять русскую литературу XX века, изучать и издавать. Это стало одной из задач и заслуг семидесятников

Павел Кубков: «Было запрещено ссылаться на эмигрантов и на людей, чем-то нехорошим себя зарекомендовавших перед советской властью. В «Вопросах литературы», как я понимаю, существовала квота „не больше одной статьи про Ахматову в год”. А ведь никому не хотелось заниматься Сергеем Михалковым и Алексеем Сурковым. Всем хотелось заниматься Мандельштамом, всем хотелось заниматься Бродским, наконец. А Бродским заниматься было нельзя, разумеется».

В ленинградских кочегарках шла работа над огромными культурными проектами, которые составят славу российской истории и филологии конца XX века.

Дмитрий Северюхин: «Первый проект, в котором я участвовал, это проект издания двухтомного собрания сочинений Владислава Ходасевича, великого поэта, который был вычеркнут из советской, отечественной истории, из литературы, потому что он был эмигрантом, потому что он стоял на антисоветских позициях. Нам удалось здесь по архивным источникам и по многим-многим другим собрать, сформировать двухтомное собрание его стихотворений. Оно было издано в Париже, но предварительно вращалось здесь в самиздате, в двух массивных машинописных двухтомниках».

Владимир Эрль: «Я у Кости Кузьминского познакомился с Мишей Мейлахом, который взял меня в оборот, и мы начали готовить записные книжки Хармса».

Александр Кобак: «Работа с Виктором Антоновым была моими настоящими университетами – мы затеяли огромнейший проект, мы решили написать историческое, архитектурное и художественное описание всех петербургских церквей. Историко-церковную энциклопедию „Святыни Санкт-Петербурга ”».

Чем скучнее и бессмысленнее становилось настоящее, тем сильнее действовал пейзаж. Рядовые дома модерна на фоне Комендантского аэродрома или Купчино выглядели шедеврами. Живые люди, которые помнили жизнь 10, 20 и 30-х годов, огромные библиотеки, Эрмитаж. Подспорье для занятий культурой содержалось в самой ленинградской почве.

Александр Кобак: «Огромную роль в Петербурге, в Ленинграде играл исторический кружок Арсения Рогинского. Это было довольно законспирированное сообщество людей, и мы не все имели к нему близкое отношение, но само существование этого кружка было очень важным. Мы как бы ориентировались на него. Это был такой эталон научный, нравственный и эталон просто поведения в условиях укоренившийся политической несвободы. Рогинский начал здесь готовить и выпускать исторический сборник „Память”. С ним начали сотрудничать не только неофициальные историки, такие люди, как Александр Добкин, другие исследователи, но и многие официальные историки писали для этого сборника свои работы. Например, Яков Соломонович Лурье под псевдонимом публиковался в этом сборнике. Когда Арсения арестовали, и он четыре года отсидел в лагерях, сборник продолжал выходить. И тогда огромное дело делал Александр Добкин, и вот в этот момент я стал ближе к этой деятельности».

Когда в середине 60-х советская власть