Этери решила поговорить с Евгенией Никоновной.

– Я вообще не понимаю, что она здесь делает. Ее рисунков тут нет. Она не умеет себя вести…

– Не взять ее было бы слишком жестоко, – вздохнула Евгения Никоновна и позвала: – Гюльнара!

Девчонка неохотно подошла к хозяйке приюта, перевела подозрительный взгляд с нее на Этери и обратно.

Евгения Никоновна взяла ее за руку.

– Постой тут со мной, нечего тебе вертеться среди чужих людей.

– А почему мне нельзя…

– Потому что я так сказала. Стой смирно, а то домой отправлю.

Гюльнара с ненавистью взглянула на Этери.

– Это она нажаловалась! Что я ей сделала?

– Прекрати немедленно. И не называй человека «она» в его присутствии. Тебе здесь вообще делать нечего, надо было тебя дома оставить.

– Я хочу шампанского, – как ни в чем не бывало заявила Гюльнара.

– Тебе нельзя, ты еще маленькая.

– Я большая! Мне уже шестнадцать!

– А вино пьют с двадцати одного. В голову ударит – еще буянить начнешь. Да и Аллах не велит, – добавила Этери.

Вечер закончился без происшествий. Засыпающих на ходу детей – все-таки для большинства из них было уже поздновато! – погрузили вместе с матерями в специально нанятый автобус и отвезли в приют.

После благотворительного вечера Этери окончательно сделалась героиней приюта. Она сотворила еще несколько маленьких административных чудес, устроила на работу еще нескольких женщин. Только Ульяна Адырханова так ни разу и не попалась ей на глаза за все это время. Гюльнара Махмудова следила за ней издали злыми глазами, но больше не подходила и ничего не предлагала. У других женщин Этери решила не спрашивать.

Но однажды Евгения Никоновна позвала ее в свой кабинет, а когда Этери вошла, повернула ключ в замке и, приложив палец к губам, открыла внутреннюю дверь. Этери уже знала, что там, за внутренней дверью, находится ее спальня. Да, Евгения Никоновна сама жила в своем приюте, дневала и ночевала, хотя у нее была в Москве квартира, доставшаяся от убитой мужем сестры. Квартиру эту она отдала племяннице, которую воспитала как родную. Теперь у племянницы были уже свои дети и муж, к счастью, непьющий.

Но сейчас, когда Евгения Никоновна открыла внутреннюю дверь, из-за этой двери шагнула в кабинет Ульяна Адырханова.

– Я вас оставлю, – сказала Евгения Никоновна, – вам есть о чем поговорить, а у меня урок. Только не курить. Заприте за мной. Приду – постучу.

– Привет, – поздоровалась Этери, – запирая дверь на ключ. – Хорошо, что ты все-таки решилась мне показаться.

– Спасибо, не раззвонила, что я здесь, – с невеселой усмешкой бросила в ответ Ульяна.

– Что ж я – не понимаю, что ли? – обиделась Этери.

– Да нет, думаю, не понимаешь. Понять это… невозможно. Но я не знаю, что мне делать. Не могу так больше жить, а что делать – не представляю.

– Расскажи по порядку, – предложила Этери.

– Слушай, я курить хочу – умираю, – призналась Ульяна. – У тебя есть?

– Есть, но здесь же нельзя…

– Идем, я знаю место, – Ульяна потянула ее за рукав. – Урок только начался, мы успеем вернуться.

Они вышли из кабинета, заперли дверь, и Ульяна провела Этери по коридору на черную лестницу. Поднялись на площадку третьего этажа. Ульяна потянула на себя створку узкого высокого оконца, выходившего в глухой двор. За окном бесновался холодный снежный март, больше похожий на февраль, однако оконце было не заперто и не оклеено. А на подоконнике стояла ярко-красная баночка из-под растворимого кофе, полная окурков.

– Ну да, – кивнула Ульяна в ответ на невысказанный вопрос, – многие бабы курят. От такой жизни, если не курить, вообще загнешься.

Этери вынула из сумки любимые сигариллы и зажигалку.

– Извини, другого ничего нет.

– Да мне – хоть что, лишь бы подымить. – Ульяна раскурила сигариллу и затянулась. – А ты?

– Я не хочу. На, бери всю пачку. И зажигалку. Я тебе еще принесу. Ты какие любишь?

– Я? – Опять из груди Ульяны вырвался хриплый смешок, больше похожий на рыдание. – Я у здешних баб, кто побогаче, бычки стреляю, прошу докурить. Не до жиру.

– Расскажи мне о себе, – попросила Этери. – Как ты сюда попала? Я знаю, Рустем тебя избивал…

– Ты и половины не знаешь. Я такая дура… – Ульяна сделала новую затяжку, и глаза у нее заслезились. То ли от дыма, то ли от воспоминаний. – Приехала столицу покорять. Пробилась в фотомодели. Говорят, у меня внешность фотогеничная. Тут и он возник незнамо откуда, но ухаживал поначалу красиво. Предложение сделал, женился. А потом оказалось, что я для него – джаляб.

– Что? – спросила Этери. – Что это значит?

– Самый приличный перевод – гулящая. Публичная девка. Давалка. У них любая женщина с непокрытым лицом считается джаляб.

– Не понимаю… – нахмурилась Этери. – Он же женился!

– Женился с дальним прицелом, но я слишком поздно догадалась, – вздохнула Ульяна. – Я у него дома была прислугой! Мамочке его, сестричкам его распрекрасным прислуживала. Компаньонам, будь они прокляты.

– Он заставлял тебя…

– Нет, – отмела предположение Ульяна. – Спал он со мной только сам, другим не подкладывал. Но заставлял за столом прислуживать. А потом доедать, что осталось. Я с ним столько лет прожила и все это время питалась объедками! А сестры его и мать щипали меня на каждом шагу. В буквальном смысле, я вся в синяках ходила, как конь в яблоках. А называли джаляб, другого имени не было. В постели он меня душил, говорил, так острее. Нравилось ему, когда я дергалась. Я каждый вечер бога молила, чтоб он напился и отрубился, оставил меня в покое. Или уехал куда-нибудь.

Этери вспомнила, как видела на шее у Ульяны кровоподтек, выглядывающий из-за высокого ворота водолазки.

– А потом, – продолжала Ульяна, – я стала молиться, чтобы он придушил меня до смерти. Чтобы кончилось это все… Но нет, до меня только потом дошло, что умереть он мне не даст.

– Ты что-то говорила про дальний прицел, – напомнила Этери.

– Он на меня счета оформил. По разным темным делам. На крайний случай, если его вдруг возьмут за зад, он ни при чем, в тюрьму сяду я. Формально я владелица состояния. На самом деле я только чеки подписывала и сумму прописью. Со многими-многими нолями. А что там и как, куда эти миллионы идут, – не моего ума дело. В общем, я была нужна ему живая. Ну полуживая, но чтоб подпись и сумму прописью могла поставить. Однажды я нарочно изменила почерк, и платеж не прошел. Он избил меня так… живого места не осталось. Не знаю, как я вообще оклемалась. Но лицо не тронул. За границу с собой возил, я и там иногда деньги снимала или вносила. Или переводила со счета на счет. В общем, после того раза я уже не пыталась шутки с ним шутить. – Ульяна помолчала. – Аборт сделала.