У Джойса по Дублину идут навстречу друг другу главные герои – рекламный агент Леопольд Блум и студент Стивен Дедал. По Лондону в такой же погожий летний день, только лет на двадцать позже, идут, встречаясь и не встречаясь, герои романа Вулф. Жена члена парламента Кларисса Дэллоуэй, некогда влюбленный в нее, только что приехавший из Индии Питер Уолш и Септимус Смит, молодой человек, вернувшийся с войны и впавший в тяжелую депрессию; он в скором времени покончит с собой. Действие «Улисса» ограничено июньским днем, длится с раннего утра до глубокой ночи и расписано – правда, не автором, а его исследователями – по минутам. Эпизод «Телемак»: 8 часов утра, место действия – башня Мартелло; эпизод «Нестор»: 10 часов, школа мистера Дизи; эпизод «Протей»: 11 часов, Стивен на берегу моря, и так дальше. Действие «Миссис Дэллоуэй» тоже ограничено июньским днем и тоже расписано по минутам. У Вирджинии Вулф оно отмеряется Биг-Беном. Парламентские куранты служат своеобразным сопровождением романа, его метрономом. Бой главных часов страны словно бы отбивает его ритм, автор, герои и читатели живут под эту музыку, «величавую, непреложно торжественную», и постоянно с ней сверяются.

Становится понятно, почему в первоначальном варианте роман был назван «Часы».

Роман Джойса можно прочесть и как путеводитель по Дублину начала прошлого века. Роман Вирджинии Вулф – как путеводитель, столь же топографически выверенный, по Лондону начала двадцатых годов. У Джойса Дублин грязен, непригляден, нарочито, в чем-то даже трогательно провинциален; “dirty and dear”[103] назвал писатель родной, любимый и одновременно ненавистный город в своем раннем сатирическом стихотворении «Газ из горелки». У Вирджинии Вулф, соскучившейся по столице в своем многолетнем «ричмондском заточении», Лондон, словно по контрасту с Дублином, богат, разнообразен, многоцветен, свеж и весел. Лондон Вулф, к слову, мало похож не только на Дублин Джойса, но и на Лондон Лоуренса, не любившего столицу империи, называвшего ее «громадной бесцветной преисподней, в которой нет ничего человеческого». Для Вирджинии же прогулки по городу – источник положительных эмоций, которыми охвачены и многие герои романа, и его автор: Вирджиния Вулф не раз – и в дневнике, и в письмах, и в книгах – признаётся Лондону в любви:

И не только «чарует», «поощряет», но и посылает вдохновение:

Именно таким, чарующим и вдохновляющим, он и предстает в романе: «Волнующее переживание… прославленные тротуары… восторг пылает на лицах… красота поражала и бодрила…»

Портрет столицы империи, опять же по контрасту с Дублином, лишен того нарочитого натурализма, с каким Джойс описывает ирландскую столицу. К примеру, малоаппетитный трактир, куда в середине дня заходит перекусить Блум: «Человечий дух. Заплеванные опилки… вонь от табачной жвачки, от пролитого пива, человечьей пивной мочи, перебродившей закваски»[106].

Напрашивается сравнение с лондонским цветочным магазином Малбери: «Сказочный запах, изумительная прохлада… И как свежо… глянули на нее розы, будто кружевное белье принесли из прачечной на плетеных поддонах…»

Контрапункт, однако, ощущается не только в контрастном сопоставлении Лондона с Дублином. На контрапункте, светотени построен весь роман Вирджинии Вулф, живописный прием «кьяроскуро» задает всему повествованию энергию, напряжение, ритм. Про плывущие над городом облака говорится, что они «то свет насылали на землю, то тень». Вот и повествование в романе перемежается «светлыми» эпизодами, где действует богатая, благополучная, олицетворяющая собой радость жизни Кларисса Дэллоуэй (таковой она, во всяком случае, предстает перед читателем), и «теневыми» – с участием тревожного, подавленного, «суицидального», как сказали бы теперь, Септимуса Смита. А также – его жены-итальянки, страдающей не столько даже из-за болезни мужа, сколько из-за несправедливости судьбы, загнавшей ее в чужой город: «Здесь всё чужое, и некому за меня заступиться».

На этой антитезе, на этом контрастном сопоставлении и построен роман.

Таким, как Септимус Смит, «располагающим» умереть, слышащим (как и его создательница) голоса, которые убеждают его, что только он один способен познать смысл вещей, видеть людей насквозь, и Кларисса Дэллоуэй, которая любит жизнь, не слишком задумываясь о ее смысле, любит успех, любит нравиться, – встретиться не суждено. Хоть и живут они в одном городе, в одно время, но существуют – в несравненно большей степени, чем Блум и Дедал, – в разных, так сказать, измерениях. Они и не встретятся. И всё же на последних страницах романа их судьбы пересекутся.

На приеме, который устраивает Кларисса в своем особняке в Вестминстере, жена знаменитого эскулапа сэра Уильяма Брэдшоу, «увлекая миссис Дэллоуэй под сень общих женских забот», обмолвится: ее мужу позвонили сказать, что его пациент, участник войны, пару часов назад выбросился из окна. И, удивительное дело, блеск приема для суетной хозяйки мгновенно гаснет, хотя, казалось бы, что ей за дело до покончившего с собой безвестного юного безумца. Гости, угощение, деловые и светские обязательства мгновенно забыты. Всегда прагматичная, адекватная (слишком адекватная) Кларисса едва ли не впервые в жизни ведет себя довольно странно. Только что вела, «гарцуя, блистая, сверкая торжественной сединой, премьер-министра по гостиной» – а спустя минуту, в самый разгар приема, уединяется в маленькой комнатке за гостиной, где, по счастью, в это время никого нет. И задумывается: а ведь правда не за ней, любящей жизнь, а за упавшим на ржавые прутья молодым человеком. Она будет, «оплетенная сплетнями», темнеть, тускнеть, «оплывет день ото дня в порче, сплетнях и лжи». Он же своей смертью бросил жизни вызов. Ей, стареющей, не слишком здоровой, остается одиночество, которого он – не зря же говорят «свел счеты с жизнью» – избежал.