Она и показала ее в действии – меткими, уверенными штрихами, наглядно и крайне нелицеприятно. А еще говорят, что модернистская литература по определению асоциальна!

Да и у самой Вирджинии Вулф, если спросить жреца медицинской науки сэра Уильяма либо же кого-то из писателей-«материалистов» вроде Беннетта или Голсуорси, с чувством литературной пропорции тоже ведь не всё в порядке.

Ибо действие в ее книге протекает в основном не в реальном времени, а в памяти, снах, воображении. Ибо время в романе, словно бы вопреки неумолимому бою Биг-Бена, – астрономическое лишь формально; в действительности же прошлое в нем едино, нерасторжимо с настоящим – прошлое в романах Вулф, как и у Пруста, «утраченным» не бывает:

Ибо к незамысловатой истории одного лондонского дня присоединяются, в нее вливаясь, события, казалось бы, посторонние, происходящие в другом месте и в другое время, – в Бортоне, в Индии, в Милане; посторонние, но для автора не менее важные. Ибо герои, как это уже было в рассказах и в «Комнате Джейкоба», предстают не цельными, законченными, выписанными портретами, а разрозненными, часто не сочетающимися между собой набросками, как если бы мы смотрели на них в разбитое, пошедшее трещинами зеркало; в это мгновение они – одно, в следующее – совсем другое. Ведь теперь за ними наблюдает не только, как встарь, всезнающий автор, но и другие персонажи, не менее наблюдательные, не менее «всезнающие». Вглядываются они и в самих себя и, вглядываясь, открывают в себе много нового, неожиданного, подмечают мелочи, пустяки, но мелочи и пустяки значимые, из которых образ и лепится.

Питер Уолш, как уже отмечалось, то и дело открывает и закрывает складной нож. Септимус Смит, недовольный женой, топает ногой, дергается; у него не пальто, а обтрепанное пальтецо (shabby overcoat). Его жена, итальянка Лукреция, разглядывает свою руку с обручальным кольцом – угораздило же ее выйти замуж за чужеземца. Жена сэра Уильяма Брэдшоу, если ей попадалась недостроенная или обветшалая церковь, подкупала сторожа, брала у него ключ и делала снимки. Леди Брутн держит гвозди́ки так же, как держал на портрете свиток генерал у нее за спиной; несмотря на преклонный возраст, она – статная, прямая, походка у нее «весомая, державная». Вечное перо Хью Уитбреда прослужило ему двадцать лет и осталось в полной сохранности – Хью так же вечен, как и его перо. Ричард Дэллоуэй – не только элегантный, упорный, крепко стоящий на ногах, но и чистый – не только в прямом, но и, надо понимать, в переносном смысле.

Ибо в таком романе, как «Миссис Дэллоуэй», нет и не может быть конца. Подобно самозаводящемуся механизму, повествование может прерваться в любом месте, на полуслове. И начаться вновь, с любого места. Последняя фраза романа «И он увидел ее» могла бы быть первой. Вирджиния Вулф, словно в насмешку, кончает свой роман фразой, с которой роман традиционный мог бы начаться. Фраза, впрочем, не случайна, ведь Питер Уолш влюблен в Клариссу по-прежнему.

Как уже говорилось, в том же 1925 году, меньше чем за месяц до появления из печати «Миссис Дэллоуэй», у Вирджинии Вулф выходит, и тоже в «Хогарт-пресс», сборник критических работ. С посвящением Литтону Стрэчи и с несколько необычным заглавием – «Обыкновенный читатель». Многие из вошедших в сборник эссе – хотя далеко не все – первоначально печатались в периодике, главным образом в Times Literary Supplement или в Nation and Athenaeum. Через двадцать с лишним лет после смерти писательницы литературный редактор оксфордского издательства «Блэкуэллз» Эндрю Макнейли выпустит первое комментированное издание «Обыкновенного читателя». А спустя еще несколько лет включит «Обыкновенного читателя» в составленный им шеститомник эссеистики В.Вулф, который выходил с 1986 по 2011 год и в который вошло более 400 ее эссе, писавшихся с 1904 по 1940 год для английской и американской периодической печати.

Такова «история вопроса». Творческая же его сторона куда любопытней. Необычно не только название сборника, но и критический метод Вирджинии Вулф, который обращает на себя внимание с первых же эссе. Во-первых, критик отказывается от претензий на то, что у нас называется «академическим литературоведением». Вулф оперирует иными терминами, пишет, что хочет «выработать новый критический метод, что-то менее жесткое и заформализованное». Литературные произведения она исследует не столько ради самой литературы, сколько ради того, чтобы разобраться в себе, в жизни.

Об этом же – более пространно и эмоционально – она напишет спустя без малого двадцать лет, в самом конце жизни:

Во-вторых, Вулф, вслед за своим отцом, автором многих неакадемических эссе, где разговор с читателем ведется, так сказать, «по душам», апеллирует не к профессиональному, а к обыкновенному, неискушенному читателю, читающему удовольствия ради.

Два сборника своих избранных эссе (второй выйдет семью годами позже) писательница так и назовет – «Обыкновенный читатель» (“The Common Reader”). В переводе дательный падеж был бы, пожалуй, уместнее именительного – «Обыкновенному читателю»; мотив обращения к такому читателю, приглашение к совместному чтению стал бы тем самым очевиднее, прозрачнее. Читает критик Вулф словно бы вместе с ним, обыкновенным читателем, отчасти его глазами. Настоятельно рекомендует ему не прислушиваться к чужим советам, не идти на поводу у авторитетов, «тонких ценителей художественности», не давать «несгибаемым приверженцам науки» «сковывать вашу самостоятельность». Как критик следует собственным рекомендациям из эссе «Как читать книги»: придерживаться независимости суждений, не навязывать автору своих взглядов, а также – пытаться перевоплотиться в автора, «стать ему верным товарищем и помощником… открыться автору умом и сердцем».