«блистательной неразберихой и недоразумением»593, подчеркивая, что и в целом деятельность французских и английских оккультистов не дала ничего ценного для понимания каббалы и только способствовала возникновению путаницы, смешивающей каббалу с учениями, никак с ней не связанными,

такими как предполагаемое каббалистическое происхождение карт Таро. К этой категории исключительного шарлатанства относятся многочисленные и читаемые повсюду книги Элифаса Леви, Папюса и Брата Пердурабо (Алистера Кроули), каждый из которых обладал ничтожными познаниями в каббале, что не мешало им восполнять этот недостаток при помощи воображения594.

Говоря о проблеме разделения на два пола, Элифас Леви предвещает возникновение последнего, всеобщего синтеза, когда падший и наказанный Люцифер будет оправдан и появится универсальный Андрогин, которого он называет Бафометом (мы еще увидим буквальное повторение этой идеи Поплавским). В этом синтезе, или состоянии, не только человечество соединится с Богом, возникнет своего рода богочеловечество, но и сольются воедино мужское и женское.

Два пола будут одно, по слову Христа; будет создан великий Андрогин, человечество будет женщиной и мужчиной595, —

пророчествует Леви. В своих книгах он также изображает «новую Землю» – своеобразную «вселенскую Церковь»:

Это дворец мужа и жены; здесь живет чистая и небесная любовь; здесь уже нет различия между чинами и полами: один Бог есть всё во всем596.

Принцип андрогинности вообще обладает для Элифаса Леви особенным значением: его воплощением служит Бафомет, космическое существо, возникшее как результат слияния полов (фактически это восстановленный Адам Кадмон каббалы). Согласно Леви, человечество достигает искупления и спасения благодаря «христоподобным» страданиям Девы Марии, в результате которых искупление даруется и Люциферу597. Сразу же отметим, что и Бафомет, и фигура Люцифера были исключительно важны и для Поплавского. Так, в дневнике Терезы в романе «Аполлон Безобразов» мы читаем:

Прижать к своему сердцу Иисуса – великое счастье, но прижать к сердцу Люцифера – еще прекраснее, ибо Люцифер глубже страдает и обречен огню. Не святого, а изгнанного и падшего любишь. Искупить Люцифера – вот что хотела бы я, если бы была Марией598.

Вероятно, именно идеи Элифаса Леви послужили источником, скажем, таких записей в дневниках Бориса Поплавского:

Иисус. Всё для другого, без жажды – естественно, радость дарования и подарка.

Адам – всё для себя, или для себя – личности, а когда Адам раскроет призрачность личности, всё для себя – мирового субъекта, которому и личность приносится в жертву, своя и чужая, буддийский аскетизм.

Нахожу третье, среднее между ними. Бафомет – сексуальность, в которой отчасти для себя, отчасти для любимого. Ибо жажда в своем перекипании и переплеске становится жертвой за жаждуемого, отменяет самого себя.

Ибо в Адаме личность борется со всеми другими или уничтожается, в Иисусе сохраняется, но обращается в Бафомете же, этой школе Иисуса. Личность учится побеждать себя тем, что она сперва удваивается [я и моя жена одна личность], а потом и уничтожается [мои дети – моя плоть]599.

Впрочем, сходные представления Поплавский мог обнаружить и в мартинистской каббале Г. О. Мёбеса, в частности писавшего:

…традиционный Бафомет глобусом своих реализаций <…> разъединил полярности Человеческого Андрогината. <…> Но как им освободиться от этого рабства? Как им воссоединиться в первичный, мощный Андрогинат? <…> Надо, утончив материю глобуса, проникнуть сквозь него навстречу друг другу, завладеть Бафометом, притянуть его к себе, влезть в него, смело проникая в его органическую жизнь, добраться до его рогов, дематериализовать их и самим устремиться вверх, сжигая свою личность в пламени восходящей унитарности, увенчивающем астрального божка. Вот путь Реинтеграции тех, <…> кому не страшно принять на самого себя образ крылатого андрогинного чудовища. Это путь тамплиерский600.

Еще подробнее, опираясь на десятки источников, рассматривает эту тему В. А. Шмаков в «Книге Тота» (1916)601.

Немного отступая в сторону (или даже обращаясь вспять), хотелось бы отметить значимость фигуры Люцифера (образ которого традиционно связывается с Луной) для Максимилиана Волошина. Этот персонаж появляется не только в поздних его стихах, скажем, в тех же «Путях Каина» («В начале был мятеж, / Мятеж был против Бога, / И Бог был мятежом. / И всё, что есть, началось чрез мятеж…»), но и в венке сонетов «Lunaria» (1913):

Зане из сонма ангельского клира

На Бога Сил, Творца бездушных сфер,

Восстал в веках Денница-Люцифер,

Мятежный князь Зенита и Надира.

Ваяя смертью глыбы бытия,

Из статуй плоти огненное «Я»

В нас высек он: дал крылья мысли пленной… 602

С Волошиным у Поплавского вообще много общих – даже не тем, а образов, интуиций, аллюзий. Поплавский посвятил Волошину одно из своих ранних стихотворений, «Мои стихи о водосвятии», написанное еще до эмиграции и своими апокалиптическими настроениями и образностью, вероятно обязанное волошинскому сборнику «Демоны глухонемые» (Харьков, 1919)603. Могли ли они быть знакомы лично? Это кажется вполне вероятным, во всяком случае, Поплавский вполне мог – видеть и слышать Волошина. Осенью 1918 – весной 1919 года Поплавские жили в Ялте, в этом городе состоялся литературный дебют Бориса: в январе 1919‐го он выступил с чтением стихов в Литературном обществе им. А. П. Чехова604. Волошин же в конце октября 1918 года отправляется в турне по городам Юга России и весь ноябрь (с 29 октября / 11 ноября по 30 ноября / 12 декабря) проводит как раз в Ялте. Он выступает с несколькими лекциями, причем дважды это происходит на заседаниях того самого Литературного (или Литературно-художественного) общества в здании ялтинской женской гимназии: 3/16 ноября состоялась его лекция «Судьба Верхарна» (с чтением собственных стихов), 8/21 ноября – лекция «Бунтарская стихия русской истории и ее провидец. (Жизнь и творчество живописца В. И. Сурикова)». Еще две лекции, «Скрытый смысл войны» (2/15 ноября) и «Жестокость в жизни и в искусстве» (10/23 ноября), были прочитаны им в других помещениях605. На наш взгляд, факт посещения Поплавским (да и его отцом) этих выступлений Волошина выглядит не просто возможным, но практически неизбежным: это были культурные события, о которых говорил весь город.

Близость двух поэтов можно объяснить и их общим интересом к одним и тем же идеям и источникам. Вообще же (хотя здесь и не место углубляться в этот вопрос), на наш взгляд, из русских символистов, увлеченных эзотерическими вопросами, Волошин был наиболее близок Поплавскому.