в связи с ним, но одновременно можем не осознавать, что «теория», которую мы применяем для объяснения действий того человека, определяет степень переживаемого нами расстройства. То, что было сказано, имеет менее решающее значение, чем то, почему – как мы полагаем – это было сказано. Карен посчитала, что причинным фактором в ремарке Теда являлось его желание унизить ее на публике; в сознании Карен Тед чувствовал необходимость ее поправить из-за того, что у него сложился ее образ «дурочки». Именно это и привело к тому, что она вышла из себя.

Влияние этого образа на чувства Карен усиливалось тем, как Тед коммуницировал при их друзьях. Карен была убеждена, что с того момента все станут смотреть на нее как на постоянно и все преувеличивающую особу, достоверность слов которой вызывает большие сомнения. Она посчитала, что ее социальный имидж пострадал. В действительности намерение Теда состояло не в том, чтобы ее принизить, а в том, чтобы «научить» быть чуть более аккуратной в словах с целью наоборот повысить ее авторитет. Каким бы неуместным ни было его поведение с той поправкой, его намерения не являлись недоброжелательными, как решила Карен. В любом случае, ремарка, сделанная на публике, нанесла очень сильный удар по уже терпящим бедствие отношениям.

Хотя, наверное, многие согласятся, что реплика Теда могла показаться неуместной и несколько обидной, мы видим, что подобные ремарки совершенно необязательно должны приводить к столь сильной обиде и гневу, которые испытала Карен. Чтобы полностью понять ее реакцию – и пролить более яркий свет на бурные реакции при семейных конфликтах, – нам следует разобраться в том, как развивались ее самовосприятие и социальный имидж. Карен всю жизнь чувствовала себя в обществе неловким, «неуклюжим» человеком и считала, что транслирует этот образ другим. Желая скомпенсировать негативный образ, она тщательно развивала свои навыки общения, чтобы у окружающих сложилось мнение о ней как об особе, умеющей рассказывать интересные истории.

Ремарка Теда, имевшая в глазах Карен значение, умаляющее этот талант, подрывала компенсаторный механизм и выставляла ее на публике (в ее глазах) девицей, не умеющей себя вести в обществе. Тед, «разрушая» этот социальный щит, заставил Карен почувствовать себя уязвимой, если не беззащитной. Стремление Карен «наказать» Теда проистекало из «семейного, брачного императива», стандарта поведения, которое она неявно, в своем сознании, навязала Теду: он должен быть ее опорой и защитником, не должен делать или говорить ничего, что могло бы считаться критикой в ее адрес или как-то ее унижать. Хотя Карен никогда открыто это свое правило Теду не высказывала, она считала, что он по умолчанию его знает, и ожидала подчинения этому правилу.

Получается, Тед нарушил важное правило поведения в браке: «Не портите социальный имидж партнера». В глазах Карен, он предал ее доверие и выставил ее посмешищем. Когда внешний социальный облик оказывается сломанным, «жертва» чувствует себя уязвимой для множества опасностей, который могут исходить от и из социума: потеря статуса, высмеивание, насмешки, отвержение. Нарушение Тедом этого правила усилило реакции Карен из-за возможных в ее ожиданиях долгосрочных последствий: его поступок сделает Карен беззащитной и уязвимой навсегда. Она ощущала себя поставленной перед выбором: либо наказать Теда настолько серьезно, чтобы он более никогда не посмел нарушить правило, либо разорвать отношения.

Решение наказать обидчика обычно не является результатом рефлексии и рассуждений. Скорее это решение встроено в целостный поведенческий шаблон, где предусмотрен ответ на нанесение ущерба самооценке или социальному имиджу через фазы обиды, фиксация ответственности на нарушителе правил и попытка восстановить статус-кво путем возмездия.

Предполагаемая ценность наказания, пусть даже чрезмерного, состоит в том, что оно восстанавливает действие нарушенного закона и наглядно показывает, что закон подлежит исполнению даже путем принуждения к этому; компенсирует чувство беспомощности и восстанавливает – по крайней мере частично – нарушенную самооценку. Причинение боли (возмездие) также служит для переключения внимания с болезненных ощущений жертвы на боль обидчика.

Смертельные послания

Давайте посмотрим на пару, находящуюся в состоянии громкой ссоры. Кулаки сжаты, на лице – оскал, слюна в уголках рта, тела напряжены, и полная готовность к выпаду. Все системы в положении «к бою». Хотя они еще не вцепились друг другу в глотки, по напряженности их поз и мышц легко заметить, что физически оба так мобилизованы, будто им предстоит схватка не на жизнь, а на смерть. Эти противники пока не обмениваются ударами, а «нападают» друг на друга свирепыми и злобными взглядами, выражениями лиц, тоном голосов и обмениваются гневными словами. Окаменевший свирепый взгляд, скривленный в гримасе рот, презрительная ухмылка – весь арсенал готовности к драке. В самом ее разгаре супруги могут шипеть как змеи, рычать как львы и кричать как птицы.

Пылающий взор, ворчание, фырканье – это сигналы агрессии, даже если антагонисты обмениваются вроде бы невинными словами и фразами или вообще ничего не говорят. Сигналы предназначены для того, чтобы предупредить оппонента, заставить его отступить или принудить к капитуляции. «Шипы и колючки», угрожающий тон голоса и его громкость, скорость речи могут оказаться более провокативными и обидными, чем непосредственное, прямое значение сказанных слов. Поэтому неудивительно, что люди часто более остро реагируют на тон, которым было что-то сказано, чем на слова. Невербальные сигналы, посылаемые глазами, гримасами, жестами, являются более примитивной – а часто и более убедительной – формой коммуникации, нежели вербальная. Обратимся к диалогу между супругами:

Том: Дорогая, ты не забудешь позвонить и вызвать электрика?

Салли: Нет, не забуду, если ты напомнишь мне об этом ласково и вежливо.

Том: Я ведь уже попросил тебя очень вежливо.

Салли: Когда ты от меня чего-то хочешь, всегда обращаешься ко мне ноющим голосом.

Том: Если ты не хочешь этого делать, почему бы прямо не сказать об этом!

Том намеревался вежливо высказать свою просьбу. Но у него в голове оставалась некоторое возмущение, вызванное прошлой небольшой стычкой с Салли, поэтому его просьба имела оттенки упрека. Хотя слова были совершенно нормально-вежливыми, они оказались слиты воедино с явно негативным сигналом, передаваемым тоном голоса.

Когда обращение несет подобный заряд двойственности, человек, которому оно адресовано, будет скорее реагировать на невербальные элементы посылаемого сигнала как на наиболее важные, одновременно игнорируя слова – точно так же, как Салли отреагировала на тон Тома. А он, не осознавая, что его тон был провокативным, интерпретировал ее реакцию как отказ выполнить просьбу и «отомстил». Салли, скорее всего, согласилась бы позвонить, если бы Том не сдобрил свои слова намеком на то, что одновременно с просьбой делает «выговор». Они оба попали в ловушку типа «нагоняй и мстительный ответ», поэтому не удосужились решить конкретную практическую проблему, а именно – вызвать электрика.

Когда какое-либо проявление враждебности находит свое оправдание,