Но давать руководящую роль в постановке особенно такой вещи, как «Мертвые души», БУЛГАКОВУ весьма неосмотрительно. Здесь надо иметь в виду то обстоятельство, что существует целый ряд писателей (ПИЛЬНЯК, БОЛЬШАКОВ, БУДАНЦЕВ и др.), которые и в разговорах, и в своих произведениях стараются обосновать положение, что наша эпоха является чуть ли не кривым зеркалом николаевской эпохи 1825–1855 г. Развивая и углубляя свою абсурдную мысль, они тем не менее имеют сторонников среди части индивидуалистически настроенной советской интеллигенции.

БУЛГАКОВ несомненно принадлежит к этой категории людей и поэтому можно без всякого риска ошибиться сделать предположение, что все силы своего таланта он направит к тому, чтобы в «Мертвых душах» под тем или иным соусом протащить все то, что он когда-то протаскивал в своих собственных пьесах. Ни для кого не является секретом, что любую из классических пьес можно, даже не исправляя текста, преподнести публике в различном виде и в различном освещении. И у меня является опасение, что БУЛГАКОВ из «Мертвых душ», если он останется в числе руководителей постановки, сделает спектакль внешне, может быть, очень интересный, но по духу, по существу враждебный советскому обществу.

Об этих соображениях я считаю нужным сообщить Вам для того, чтобы Вы могли заранее принять необходимые предупредительные меры.

Агентурно Без № и даты

1. Разговор с БУЛГАКОВЫМ (у себя дома 7 ноября).

— Я сейчас чиновник, которому дали ежемесячное жалованье, пока еще не гонят с места (Большой театр) и надо этим довольствоваться. Пишу либретто для двух опер—историческое и из времен гражданской войны. Если опера выйдет хорошая — ее запретят негласно, если выйдет плохая — ее запретят открыто. Мне все говорят о моих ошибках и никто не говорит о главной из них: еще с 1929—30 года мне надо было бросить писать вообще. Я похож на человека, который лезет по намыленному столбу только для того, чтобы его стаскивали за штаны вниз для потехи почтеннейшей публики. Меня травят так, как никого и никогда не травили: и сверху, и снизу, и с боков. Ведь мне официально не запретили ни одной пьесы, а всегда в театре появляется какой-то человек, который вдруг советует пьесу снять, и ее сразу снимают. А для того, чтобы придать этому характер объективности, натравливают на меня подставных лиц.

В истории с «Мольером» одним из таких людей был Олеша, написавший в газете МХАТа ругню. Олеша, который находится в состоянии литературного маразма, напишет все, что угодно, лишь бы его считали советским писателем, поили-кормили и дали возможность еще лишний год скрывать свою творческую пустоту.

Для меня нет никаких событий, которые бы меня сейчас интересовали и волновали. Ну был процесс — троцкисты, ну, еще будет — ведь я же не полноправный гражданин, чтобы иметь свое суждение. Я поднадзорный, у которого нет только конвойных. Что бы ни происходило в стране, результатом всего этого будет продолжение моей травли. Об испанских событиях читал всего три-четыре раза. Мадрид возьмут, и будет резня. И опять-таки если бы я вдохновился этой темой и вздумал бы написать о ней — мне все равно бы этого не дали.

Об Испании может писать только АФИНОГЕНОВ, любую халтуру которого будут прославлять и находить в ней идеологические высоты, а если бы я написал об Испании, то кругом закричали бы: ага, Булгаков радуется, что фашисты победили.

Если бы мне кто-нибудь прямо сказал: Булгаков, не пиши больше ничего, а займись чем-нибудь другим, ну, вспомни свою профессию доктора и лечи, и мы тебя оставим в покое, я был бы только благодарен. А может быть, я дурак, и мне это уже сказали, и я только не понял.

Пом. Нач. 6 отд. СПО ГУГБ Шиваров

…Прорвав хорошо укрепленную и глубоко эшелонированную оборону врангелевских войск на Перекопском перешейке и Чонгарском полуострове, части Южного фронта Красной армии вошли в Крым. Участь белой гвардии была предрешена. И главнокомандующий войсками Юга России генерал Врангель отдал приказ об эвакуации.

Под прикрытием конницы врангелевцы спешно двигались к черноморским портам, уже не помышляя о сопротивлении. Затяжные дожди, низкая облачность и порывистый ветер уберегли отступавшие войска от ударов авиации Южного фронта, что позволило организованно (насколько это было возможно в тех условиях) погрузить десятки тысяч солдат и офицеров на боевые корабли, рыбацкие шхуны, торговые суда, на все, что способно было пересечь Черное море. Генерал Врангель покинул Севастополь на крейсере «Корнилов».

В Константинополь прибыло более ста тысяч человек. Разоруженные, но полностью сохранившие свою организационную структуру воинские части расположились в лагерях, поддерживая жесткую дисциплину. В солдат и офицеров вселялась уверенность, что борьба еще не закончена и русская армия еще сыграет свою роль в свержении большевиков.

Организованный в Константинополе Политический объединенный комитет (ПОК) в январе 1921 года обнародовал свою программу, в которой были и такие слова: «…армия жива и имеет волю к жизни и к дальнейшим действиям… нужно употребить все усилия, чтобы ее сохранить».

Советские политические руководители прекрасно понимали, что потерявшие Отечество, озлобленные, отчаявшиеся люди могут пойти на любую авантюру. Об этом не раз говорилось в многочисленных нотах Наркомата иностранных дел, писалось не только в советских, но и зарубежных газетах.

Отвечая на вопросы группы руководителей лейбористского движения Великобритании, Представитель РСФСР Л. Б. Красин прямо заявил, что «армия Врангеля окончательно еще не разгромлена. В любой момент она может быть реорганизована как военная сила и с помощью французского флота высажена в Крыму или других южных портах России».

Вполне понятно, что на предотвращение этой реальной угрозы были направлены военные и дипломатические усилия РСФСР и Украины. Одним из главных направлений была работа по разложению находившихся в Турции врангелевских войск. И основная ее тяжесть ложилась, несомненно, на ВЧК и Разведывательное управление штаба РККА.