Несмотря ни на что, я дорожила обществом Виолетты, и она знала это. Мы проводили все время вместе. Зимой, когда движение по дорогам приостановилось из-за обильного снега, наши встречи с Мэри прекратились. Лодочник, привозивший уголь, еще доставлял письма от Мэри в начале зимы. Однако потом моя подруга куда-то пропала и не приезжала даже после того, как открылись дороги. Наконец написала, что у нее какие-то срочные дела, обещая приехать, как только разберется с ними. Мне же надоело ожидать ее и хотелось окунуться в море жизни.

— Дядя Исмаил почти не бывает здесь, а мама не слушает меня и относится как к ребенку. — Я представила маму, лежащую на диване, закутавшись в меховой плащ, несмотря на теплую весеннюю погоду, и почувствовала укоры совести. — Надеюсь, она скоро выздоровеет, — виновато прошептала я.

Виолетта молча шла рядом со мной. Я уже привыкла к тому, что она постоянно молчит в последнее время. Вспомнила, как она плакала в своей комнате, приехав в Шамейри. Решила, что девушка страдает от одиночества. Посмотрела на нее краем глаза. Губы крепко сжаты, лоб нахмурен. Возможно, пора просить папу или дядюшку Исмаила найти ей мужа.

Мы прошли мимо орхидей, растущих за разрушенной кирпичной стеной. Фиговые листья будто накинули на нее зеленое колеблющееся на легком ветру покрывало. За ними скрывались аккуратные плоды. Парочки голубей с темно-красными шеями нежно ворковали в зарослях. Мы вышли на тенистую узкую улочку.

Виолетта осмотрелась по сторонам. Она явно нервничала.

— В чем дело? — спросила я.

— Ни в чем. Все хорошо.

Виолетта солгала. Что-то беспокоило ее.

На открытой площади в центре деревни стояла овощная лавка. Костлявые собаки нехотя вылезли из-под скамеек при нашем появлении. Еще одна собака продолжала лежать на боку в пыли, подергивая задними лапами. Несколько стариков сидели на плетеных стульях под навесом в виде влажной циновки из ароматной травы и пили чай. Они провожали нас любопытными взглядами.

Мы быстро пересекли площадь и погрузились во тьму узкой улицы, ведущей к берегу пролива. Над нашими головами нависали крыши деревянных домов. Мы прибыли сюда, чтобы взять лодку и отправиться в Бешикташ, ближайший пирс от Нишанташа. Мама ни за что не разрешила бы нам поехать туда. Без ее позволения мне не удалось бы послать слугу нанять лодку, так что пришлось просить Виолетту пойти со мной. Я оставила записку маме и дядюшке Исмаилу с сообщением о том, что возвращаюсь в дом отца. Дом дяди принадлежит мне, однако я испытывала острое желание жить свободно. Замужество теперь мне не грозило, надо было как-то определиться. Светское общество не особенно привлекало меня, однако я чувствовала себя очень одинокой. Я надеялась продолжить образование в городе.

Из окон с деревянными ставнями доносились крики женщин. Внезапно рядом выплеснули грязную воду, обрызгав наши плащи. В страхе я остановилась и посмотрела вверх на женщину, которая все еще высовывалась из окна, держа в руках ведро. Она улыбалась. За ее спиной слышались голоса и приглушенный смех. Виолетта схватила меня за руку и резко потянула за собой, чуть не сбив при этом идущего впереди человека.

Мы выбежали на открытое пространство перед магазином. Молодые рыбаки сидели на камнях и чинили сети. Баркасы ушли в море задолго до рассвета. Юноши с любопытством смотрели на нас. Наши белые фераджи покрылись желтыми пятнами. Мы подняли вуали до самых глаз. Виолетта все еще сжимала мою руку. Нам нужно срочно покинуть негостеприимное место. Во всяком случае, матроны Нишанташа не станут выливать на нас помои. Они воспользуются более утонченными средствами для того, чтобы обрезать нити, соединяющие меня с высшим обществом.

Внезапно я страшно рассердилась. Высвободила руку, расправила плечи и направилась к человеку, разводящему самовар.

— Я хочу нанять лодочника, который перевез бы нас на пирс Бешикташ за хорошее вознаграждение.

* * *

У Виолетты смуглое, несколько угловатое лицо. Она привлекательна по-мужски, но у нее нежные, широко поставленные миндалевидные глаза. Девушка нетерпелива, вечно суетится и ерзает, тонкие пальцы постоянно теребят одежду. Только в воде, обнаженная, она успокаивается и полностью расслабляется.

Помню, как Виолетта возмущалась, когда лодочник назначил слишком большую цену. А затем еще имел наглость попросить две монеты на чай.

— Простолюдины чувствуют, когда люди находятся в отчаянном положении, — прошептала она мне сквозь яшмах. — Им ничего не стоит обобрать даже собственную мать.

Путешествие по Босфору прошло без всяких приключений. Перевозчик практически не работал веслами, лодку несло быстрым течением. А он забавлялся тем, что рассматривал нас. Но доставил к пирсу Бешикташ в целости и сохранности.

Моим кошельком распоряжалась Виолетта. Она внимательно следила за ним, когда мы находились в людской толпе. На причале было очень многолюдно — лодочники, пассажиры, рыбаки со своим уловом, непременные уличные торговцы и покупатели, грузчики и нищие. Виолетта держала меня под руку, и мы пробивались сквозь толпу в поисках экипажа, который довез бы нас до Нишанташа. До главной улицы мы так и не добрались. Виолетта увидела карету, слишком большую для такой маленькой улочки, стоящую прямо у причала. Она привлекала к себе внимание яркой красно-голубой упряжью лошадей. Кучер невысокого роста, но очень крепкий и хорошо сложенный. У него светлые волосы, вьющиеся тугими колечками, как у барашка, которого Халил однажды весной купил, чтобы зарезать на праздник. На вознице обычная одежда, но башмаки черные — такие носят евреи. Виолетта быстро переговорила с ним и тут же помогла мне усесться в экипаж. Кучер резво вскочил на облучок. Помню, ее удивила низкая цена.

— Он даже не торговался, — сказала она. — Похоже, очень спешит.

Внутри было темно. Я пыталась разглядеть Виолетту и вдруг почувствовала резкий запах. Экипаж сорвался с места и помчался вперед. При вспышке света я увидела лицо Виолетты. Потом все исчезло.

Заунывный крик старьевщика. Такой знакомый: он долго тянет первую букву, потом идет быстрый поток согласных, и наконец вырисовывается пышная, словно павлиний хвост, фраза, качающаяся за его тележкой. Я находилась в своей комнате в Нишанташе. Скоро Виолетта поднимет шторы и разбудит меня. Я блаженно потянулась, однако кровать оказалась слишком короткой, а одеяло неимоверно тяжелым.

Открыла глаза и увидела незнакомый потолок, состоящий из параллельных рядов узких арок. На высоких окнах выкрашенные белой краской железные ставни, запертые тяжелой поперечиной. Я лежу на узкой кровати, накрытая ватным стеганым одеялом. На мне моя одежда, кроме туфель, фераджа и чадры. Подхожу к окну, но не могу открыть ставни. С улицы доносятся приглушенные звуки — грохот тележек, крики торговцев, резкий голос ребенка. Я надеваю туфли. Плащ висит на крючке. Он вычищен и отглажен. Желтые пятна исчезли. Я медленно направляюсь к двери. К моему удивлению, она не заперта. Осторожно тяну за ручку, приоткрываю дверь и прижимаю глаз к щели.

На ковре сидит старуха, зажав между ног медную чашу с баклажанами. Берет один овощ в руки и отрезает стебель, затем умело вырезает сердцевину и кладет полый баклажан в другую чашу.