Весь вечер новоиспеченная Мельникова изображала из себя раскрепощенную леди, свободную от предрассудков, и вела себя так, словно завтра – судный день, а потому сегодня – последний шанс почувствовать себя молодой и красивой. Она призывала хозяев дома любить друг друга, а их гостей кричать «Горько!». При этом она игриво подмигивала супругу, периодически ощупывала его ширинку, облизывала лоснящиеся губы и нашептывала тому на ухо разную похабщину. И хотя предназначалась она исключительно для Николая Николаевича, слышали ее абсолютно все и растерянно переглядывались.

– С кем не бывает, – снисходительно крякал Мельников, пытаясь хоть как-то оправдать жену в глазах общественности. Заткнуть Жанне рот на глазах у всех Николаю Николаевичу не позволило воспитание, и он краснел целый вечер ровно до того момента, пока хозяин дома не вывел его на кухню и не произнес следующее:

– Слушай, Коль, уведи эту шлюху. И запомни: ноги чтобы ее в моем доме не было.

– Тогда и моей тоже, – еле разжимая узкие губы, проговорил Мельников, оскорбленный до глубины души.

– Тогда и твоей, – не стал церемониться с ним школьный товарищ, – и подал Николаю Николаевичу пальто: Жанкиной шубы хозяин дома даже не коснулся.

– Мы уходим, – объявил Мельников супруге и показал на часы.

– Мы не уходим, – еле выговаривая слова, воспротивилась набравшаяся в хлам Жанна и многозначительно подмигнула сидевшему напротив чужому мужу, мгновенно залившемуся краской от неожиданного доверия в свой адрес: – Правда, малыш?

– Что вы себе позволяете?! – тут же с негодованием вмешалась жена «малыша» и укоризненно уставилась на Мельникову.

– Это кто, мальчик? – Жанна показала глазами на свою визави и захихикала. – Мамашка твоя?

После этих слов Николай Николаевич почувствовал, что сегодняшний вечер завершится депортацией его старых школьных товарищей в кардиологическое отделение, и принял удар на себя, стащив окосевшую Жанку со стула.

– Ты че, Коля? – удивилась реакции мужа Мельникова.

– Мы уходим… – хриплым голосом произнес Николай Николаевич и, не выпуская Жанниной руки, повел ее за собой.

– Ну уходим так уходим… – согласилась с ним Мельникова. – Хер ли на меня орать? Я ж не глухая.

Такси пришлось ждать на улице около получаса. Николай Николаевич клял себя за неосмотрительность, что захлопнул подъездную дверь и теперь вынужден дрожать от холода. А Жанке, судя по всему, было все равно. Мороза, в отличие от своего супруга, она не чувствовала и периодически подбегала к краю дороги, пытаясь голосовать проезжавшим машинам. Правда, весьма странным способом – задрав у шубы подол и подняв ногу. Проводив взглядом так и не остановившийся транспорт, Жанна возвращалась к Мельникову и торжествующе сообщала: «Импотент».

Никогда Николай Николаевич не поджидал такси с таким нетерпением, поэтому, когда вдалеке показался зеленый огонек, он чуть не заплакал от радости, которая возникает в минуты встреч с близкими людьми. Мельников клял себя за неосмотрительность, за любовь к соблазнам, за то, что в одночасье потерял весь запас дружбы, копившийся столько лет. Тем не менее у него даже не возникло мысли отправить нашкодившую Жанну домой и вернуться к старым товарищам, чтобы умолять их о прощении и просить принять его назад, в атмосферу пусть и весьма состарившейся, но юности.

Вместо этого Николай Николаевич открыл перед женой дверцу, помог ей загрузиться в машину и, устроившись на переднем сиденье, продиктовал адрес водителю.

– Понял, не дурак, – весело отозвался таксист и, с пониманием посмотрев на Мельникова, дружелюбно поинтересовался: – Дочка?

– Жена, – буркнул Николай Николаевич.

– Это хуже, – по-своему поддержал его водитель и включил музыку.

– Выключите, пожалуйста, – воспротивился Мельников. – Может, заснет.

– Не успеет, – обнадежил его таксист и пообещал: – Пулей долетим, шеф.

«Ну, пулей так пулей», – смирился Николай Николаевич и закрыл глаза, чтобы не продолжать разговор с водителем, которому, наверное, было скучно в этой ночи и поэтому он жаждал общения.

– Спишь, отец? – заметив, что глаза у пассажира прикрыты, вполголоса поинтересовался таксист и, не дождавшись ответа, обернулся к Жанне, удобно устроившейся на заднем сиденье. – Ну, ёпт, бабы! Хуже мужиков…

Утром Николай Николаевич Мельников долго упражнялся в красноречии, наставляя жену на путь истинный. Он нудно рассуждал о том, что этикет никто не отменял, что нужно учитывать возраст компании, в которой находишься, что молодость не дает нравственных преимуществ и что красота только тогда красота, когда преисполнена духовности.

– Мне стыдно за тебя, Жанна! – с пафосом изрек опозоренный муж, даже не догадываясь о том, что последует дальше.

– Стыдно?! – тихо, со странной интонацией переспросила она и уставилась на Мельникова.

– Стыдно! – с очевидным превосходством подтвердил он, в волнении приподнявшись на носочки.

– Значит, трахаться со мной тебе не стыдно, а за меня стыдно?! – В голосе Жанны послышалась невнятная угроза. – Тогда в чем же дело?! Возвращайся в свой пенсионный фонд, к друзьям-товарищам, но сюда дорогу забудь. Пусть теперь тебе твоя бывшая дает. Че-то же она у тебя умеет?

– Прекрати! – прикрикнул на жену Николай Николаевич и попятился, потому что Жанка соскочила со стула и, не запахивая халата, который она носила исключительно на голое тело, двинулась прямо на него.

– Что? – грязно усмехнулась она. – Страшно стало? Кто же тебе, Коленька, теперь вот так сделает? – Жанна умело расстегнула мужу ремень на брюках, шустро раскрыла молнию и ловко обнажила то, что скрывалось за очередными фирменными трусами. – И заметь, Коля, никакой виагры… – Она сделала пару уверенных движений, а потом резко отдернула руку, спрятала ее за спину и выпалила мужу в растерянное лицо: – А теперь сам… Или к ней. Только не забудь перед этим заглянуть в аптеку, вдруг сами не справитесь…

Жалкий до слез Николай Николаевич покорно застегнул брюки и дрогнувшим голосом произнес:

– Прости меня, Жанна.

– Вот то-то! – удовлетворенно хмыкнула Мельникова. – Гордись мною, Колян. И охраняй мою молодость как зеницу ока. Понял?

«Понял», – кивнул Николай Николаевич и начал гордиться, периодически повторяя про себя один и тот же текст: «Молода, прекрасна, чертовски умна, прозорлива… Молода, прекрасна, чертовски умна… Молода, прекрасна…» Вскоре Мельников и правда уверился в истинности этого заклинания, равно, как и в том, что старательно ему внушала непобедимая Жанна: «Так, как я, тебя никто не будет любить. Я твой единственный и настоящий друг. Я твоя опора в старости. Твое счастье. Твоя жизнь».

Иногда, и чаще всего в присутствии Ани Гольцовой, Николаю Николаевичу хотелось считать иначе. Но, как только он вспоминал о пережитом унижении, желание рассасывалось само собой. Поэтому он старался никогда не сравнивать этих двух женщин, поскольку одна – это «его гордость, его счастье, его неожиданно вернувшаяся молодость», а другая – с виду МЕЧТА, а на самом деле – так… чужая жена, перешагнет и пойдет дальше, не спросив и не извинившись за причиненные неудобства. А неудобств Мельников боялся, так как Жанна давно приучила его к мысли о том, что чем старше он становится, тем больше их будет, поэтому обойтись без нее он никогда не сможет, как бы ни старался встречно улучшать качество свой жизни. Веря в это, Николай Николаевич практически всегда соглашался со своей благоверной, а если и пребывал в оппозиции, то исключительно внутренней, невидимой ни Жанне, ни кому бы то ни было еще.