Хотя уйти, оставив с малышками другого ребенка, было верхом беспечности. Роузи самой тогда было лет тринадцать, не больше. Но тут же я напоминаю себе, как часто оставляла Фло без присмотра, потому что была занята или о чем-то размышляла. Все мы несовершенны. И все мы думаем, что с нами такого случиться не может. Горе приходит только к другим людям, верно?

Она качает головой:

– Любая мать прикладывает столько усилий, оберегая своих детей. Но всего один момент может их отнять.

– Вы не могли предвидеть, что такое случится.

– Но я должна была это предвидеть. – Она вдруг пристально смотрит на меня. – Вы верите в зло, преподобная?

Я обдумываю свои слова.

– Я верю в злые действия.

– Вы не верите в то, что кто-то может быть порочным от природы?

Я хочу сказать «нет». Хочу сказать, что все мы рождаемся чистыми листами. Что убийцы, насильники и педофилы – это скорее результат окружения, чем мрака в душе. И все же… Я посещала очень многих оказавшихся за решеткой преступников. Некоторые из них были жертвами жутких обстоятельств и ужасающего воспитания. Четко прослеживалась модель снова и снова воспроизводимого насилия. Что касается других… Они выросли в хороших семьях, их воспитали любящие родители, и тем не менее они делали выбор в пользу убийств и пыток.

– Я думаю, у всех нас есть склонность как к добру, так и ко злу, – отвечаю я. – Но у некоторых одна сторона берет верх над другой.

Она кивает и закусывает губу. Я внимательно за ней наблюдаю. Тут что-то есть. Под этой гладкой и сияющей поверхностью. Едва сдерживаемое ботоксом и таблетками.

– Эмма, – говорю я, – если есть что-то, о чем вы хотели бы поговорить, вы всегда можете прийти в часовню. Я буду только…

Дверь внезапно распахивается. Милая старушка в твидовом пиджаке и резиновых сапогах мелкими шажками входит в туалет и, кивнув нам, скрывается в одной из кабинок.

– Эмма?

Она улыбается. Ее лицо снова надежно скрыто под маской.

– Спасибо за беседу, преподобная. Нам действительно нужно как-нибудь познакомить девочек между собой. Пока.

Она исчезает, оставляя за собой шлейф духов и страдания.

Я вздыхаю и снова смотрю на свое отражение в зеркале. Иногда мое лицо меня удивляет. Мешки под глазами, отяжелевшие щеки. Если Эмма решила скрыться с помощью уколов и операций, я сделала прямо противоположное. Я себя запустила. Я позволила годам стереть ту девочку, которой когда-то была, спрятавшись за брылями и гусиными лапками.

Я вспоминаю ее слова. «Вы верите в зло»? Может ли кто-то быть порочным от природы? Природа против воспитания. И если да, то способен ли такой человек измениться? Или все, что ему остается, – это отрицать свою сущность, скрывать таящийся в глубине души мрак, пытаться выглядеть как все и действовать соответственно. У меня нет ответа, но я очень хотела бы знать, о ком она говорила.

Я возвращаюсь в бар и сажусь за столик.

Майк пододвигает ко мне бокал.

– Держи.

– Спасибо.

– Тебя долго не было.

– Очередь.

Он кивает и берет свой стакан с апельсиновым соком. Теперь мне понятен его отказ от алкоголя. Это искупление. Он винит себя в смерти дочери, хотя в этом не было его вины. Это была непредсказуемая трагедия. Впрочем, все трагедии таковы. Именно поэтому с ними так тяжело смириться. Принять, что удары судьбы случайны и часто жестоки. Мы склонны искать виноватых. Мы не можем согласиться с тем, что несчастья могут происходить без всякой на то причины. Что не все нам подконтрольно. Мы корчим из себя маленьких богов своей собственной вселенной, лишенной, однако, божественной милости, мудрости или благодати.

Я беру свой бокал и делаю глоток.

– Скажи-ка, Джек, – обращается ко мне Раштон, прерывая череду моих размышлений, – мы тут обсуждали важный теологический вопрос.

– Вот как?

– Да. Кто лучше играет дьявола – Аль Пачино или Джек Николсон?

Я улыбаюсь:

– Кто сказал, что дьявол должен быть мужчиной?

– Держись от Ригли подальше. Если не хочешь нажить себе неприятностей.

Черт бы побрал эту Роузи. Эта девчонка просто агрессивная сука. Но является ли ложью то, что она сказала? Фло абсолютно уверена в том, что Роузи Харпер способна исказить правду до неузнаваемости. Но когда та предостерегала ее относительно Ригли, в ее лице было что-то такое, что заставило Фло напрячься.

Фло нашла эту историю в Интернете. В местной газете она даже попала на первую полосу. Кто-то преднамеренно поджег спортивный зал академии Ферндаун. Пожар уничтожил вестибюль, но не перекинулся на главное здание. Пожарные спасли девочку, попавшую в западню в одном из служебных помещений.

Одного ученика арестовали по подозрению в поджоге. Имя его в статье не упоминалось. Не называли и пострадавшую девочку. Возможно, это был не Ригли. Но даже если это был он, поскольку обвинение ему так и не предъявили, значит, улик было явно недостаточно. Все это могло быть сплетнями. В школах слухи распространяются со скоростью лесного пожара.

В самом худшем случае Ригли действительно поджег школу. Да, это было дурно. Но это не означало, что он знал, что в подсобке кто-то есть. Возможно, это было случайностью.

С другой стороны, насколько хорошо она его, вообще, знает?

Если бы я действительно хотел тебя убить, я не предупредил бы тебя о колодце.

Вернувшись домой, Фло попыталась выбросить все это из головы и отвлечься книгой – стареньким романом Клайва Баркера. Но тщетно. Эта история не шла у нее из головы, как она ни старалась. А потом пришла мама и начала что-то болтать о какой-то дурацкой викторине в пабе. Фло сорвалась. Вышла из себя. Не надо было срываться на маме. Мама в этом не виновата. Ну или почти не виновата.

Она откидывается на спину, ложась на кровать. Дерьмовая история. Но что в ней воняет по-настоящему? Больше всего ее беспокоит не поджог, а заявление Роузи о том, что она отсосала у Ригли. Фло сильнее тревожит то, что Роузи сосала его член, чем то, что из-за него, возможно, чуть не сгорела девочка. Она ревнует. И это тупо. Она провела с ним всего несколько часов. Но ей казалось, он другой. Он ее единственный друг в этой деревне. А теперь вдруг оказывается, что он поджигатель и мудак, который позволил сучке вроде Роузи заняться с ним оральным сексом.

Раздается тихий стук в дверь ее спальни.

– Пока, я ухожу.

Она не отвечает. Ее горло стискивает гнев.

– Я тебя люблю.

Она в этом не виновата.

– Смотри не напивайся, – грубовато откликается она.

Она слышит, как мама возвращается в свою комнату, а затем спускается вниз. Хлопает входная дверь, и Фло остается одна. Она переворачивается на живот и снова пытается сосредоточиться на книге. Но в маленькой комнате слишком жарко, несмотря на открытое окно. Кроме того, ее отвлекает пугающая тишина, царящая в доме. Она ловит себя на том, что напряженно ждет того, что ее что-то нарушит, хотя и знает, что, кроме нее, в доме никого нет. Какой звук самый страшный? Скрип ступеньки в пустом доме. Тихие шаги несуществующих ног. Возможно, принадлежащих безголовой и безрукой горящей девочке.