– Мне очень жаль, дорогая.

– Он страдал от депрессии. У него бывали хорошие дни, когда он чувствовал себя прекрасно, но темные периоды… они были поистине ужасны.

– Наверное, вам было тяжело.

Я вспоминаю долгие часы, которые он проводил, валяясь перед телевизором. Паранойю, которая однажды привела к тому, что он разнес свой телефон кувалдой. В тот день, когда он исчез, а потом его нашли, – он шел босиком вдоль автомагистрали. Некоторые болезни заметны со стороны. Но депрессия – это заболевание рассудка, которое калечит незаметно, до неузнаваемости искажая личность любимого человека, и в конце концов ты уже не знаешь, кто находится рядом с тобой.

– Я хотела попросить у него развод, но он умер, – сознаюсь я, ощущая, как меня снова обволакивает уже забытое чувство вины. Даже с Божьей помощью я не справлялась. С маленьким ребенком это было невозможно. Я каждый день думала о том, что его заболевание может поставить под удар нашу дочь.

– Он в конце концов покончил с собой? – мягко спрашивает Джоан.

– Нет. – Я горько улыбаюсь. – Его убил проникший в церковь чужак. В этом есть какая-то ирония.

– О боже мой. Какой ужас. Они поймали того, кто это сделал?

Я вспоминаю письмо в бардачке.

– Да. Ему дали восемнадцать лет.

Она накрывает мои пальцы своей сморщенной ручкой.

– Вам многое пришлось пережить.

– Обычно я никому не рассказываю о Джонатане. Наверное, я пыталась оставить все это в прошлом. Я даже фамилию мужа уже не использую.

– Видите ли, мы, репортеры, умеем разговорить человека.

– Это точно.

Кроме того, признание позволяет уклониться от новых вопросов.

Джоан откидывается на спинку стула и чуть плотнее запахивает кардиган. Я напоминаю себе, что ей уже за восемьдесят и что мы беседуем уже довольно долго. Все это, наверное, ее утомляет.

– Мне пора идти. Вы выглядите усталой.

Она машет рукой:

– Мне восемьдесят пять. Я всегда чувствую себя усталой. Вы не слышали имя Саффрон Уинтер?

– Это писательница? Да, Аарон упоминал, что преподобный Флетчер был с ней дружен.

– Если вы хотите больше узнать о Мэтью, вам следует с ней побеседовать. Они были близки.

– Близки в романтическом смысле?

– Он никогда мне этого не говорил, но у меня сложилось впечатление, что в его жизни был очень важный для него человек.

Интересно. Телефон жужжит у меня в кармане. Я не хочу отвечать на звонок, но, глянув на экран, вижу, что это Деркин.

– Прошу прощения, вы не возражаете, если я…

– Конечно нет. Разговаривайте. Снаружи прием лучше.

– Спасибо.

Я встаю и, пройдя через кухню, выхожу в сад.

– Алло.

– Джек, ты получила мое сообщение?

– Простите, я не проверяла голосовую почту.

В голосе Деркина слышится напряжение. Обычно его речь струится плавно, как неторопливый поток. Мне становится не по себе.

– Какие-то проблемы?

Глубокий вздох.

– Вообще-то есть довольно печальные новости, и я подумал, что ты должна узнать об этом первой.

– Я слушаю.

– Ты знаешь преподобного Брэдли?

– Да, он заменил меня в церкви. А что с ним?

– Вчера вечером в церкви Святой Анны на него было совершено нападение.

– Как он?

Пауза. Такие паузы обычно предшествуют ужасным новостям.

– Боюсь, что он мертв.

Он прислоняет голову к вагонному окну. Движение его успокаивает. Прохладное стекло облегчает пульсирующую боль в голове.

До Лондона почти два часа, а затем ему будет необходимо пересесть на другой поезд до Сассекса. Там ему придется сесть на автобус или, возможно, идти пешком.

Ему повезло, что у толстого священника в бумажнике оказалось много налички. Этих денег хватило на билеты, и еще немного осталось. Вчера ночью он спал в церкви. Там было чисто и не слишком холодно. Там даже была маленькая ванная, где он смыл с себя всю кровь.

Толстый священник довольно быстро сказал ему все, что он хотел знать. Он даже не мог вспомнить, почему продолжал бить его ножом так долго и так сильно. Может быть, из-за того, как смотрел на него этот священник, как тихо говорил ему, что прощает его за грехи. Возможно, это слишком сильно напомнило ему его мать.

Вот как сильно я тебя люблю.

– Билеты, пожалуйста.

Он вздрагивает и поднимает глаза, инстинктивно стискивая кулаки. Драться или бежать. Атака или побег. Нет, напоминает он себе. Билет у него в кармане. Все в порядке. У него есть полное право находиться в этом поезде. Ему только необходимо нормально себя вести. Привести мысли в порядок. Вспомнить, зачем он это делает. Иначе все окажется напрасно.

Контролер подходит ближе. Он выпрямляется с билетом наготове, стараясь сдержать дрожь в руке.

– Доброе утро, сэр.

– Доброе утро.

Он протягивает свой билет. Инспектор его компостирует, начинает возвращать, но вдруг замирает.

Его охватывает паника. В чем дело? Может, он что-то не то сказал или сделал? Может, инспектор заметил чувство вины у него на лице или кровь у него на руках?

Инспектор улыбается и отдает ему билет.

– Приятной поездки, преподобный.

Ах, ну да, конечно.

Он с облегчением вздыхает, кончиками пальцев прикасаясь к белому воротничку.

Толстый священник понял, что его ожидает, в тот момент, когда он приказал ему раздеться. Он увидел ужас в его больших карих глазах и мокрое пятно на его белье.

Костюм ему немного великоват, но не настолько, чтобы привлечь чье-то внимание. Он улыбается в ответ.

– Благослови вас Господь, сэр.

– Ты уверена, что не хочешь пойти сегодня со мной?

Фло пренебрежительно смотрит на меня:

– Э-э-э? На викторину в пабе? Нет, спасибо.

– Ты сможешь побыть дома сама?

– Ну ты же посадишь меня в манеж, и со мной ничего не случится.

– Смешно.

– Со мной все будет в порядке. Так устраивает?

Но с ней что-то не в порядке. Моя дочь уткнулась носом в книгу и выглядит бледной, встревоженной и расстроенной.

Я сажусь на диван рядом с ней.

– Послушай, я попытаюсь найти денег, чтобы починить фотоаппарат. Может, смогу получить кредитку.