– Но это был не Харгитит! – сказал капитан. – А это был наш Григорий!

– Нет, это был Харгитит! – сказал Имрын. – Просто его старое тело не могло уже справляться с его новыми делами, вот поэтому предки и заменили ему его старое тело на новое. Всё равно оно было пустое, никого в нём не было!

– Да что ты говоришь такое! – сердито сказал капитан. – Да если верить тебе, нам ничего уже не исправить!

– Как это не исправить?! – удивился Имрын. – Исправить можно всё, что хочешь! Но для начала нужно пойти к Атч-ытагыну и забрать у него бывшее тело твоего названого брата. И это надо сделать как можно скорей, пока твой названый брат совсем не переродился в Харгитита и не женился на Гитин-нэвыт! Про такую слыхал?

– Слыхал, – ответил капитан. – Как не слыхать. А сегодня даже видел. Это которая вся в жемчугах. Да только это же всем известно, что чукчи на чужих девках не женятся и своих девок ни за кого чужого не выдают. Ни с кем они не роднятся, пусть даже с коряками! А тут вдруг наш адъюнкт. Не верю!

– А чего тут не верить, – сказал Имрын. – Да, это верно, Атч-ытагын свою дочь никогда за чужого не выдал бы. А твой названый брат, он же какой им чужой? Он же теперь Харгитит, он шаман! Он чукча!

– С вами с ума можно сойти! – сердито сказал капитан.

Все молчали. После Шалауров тяжело вздохнул, сказал:

– Эх, братцы мои, ничего вы про неё не знаете, поэтому так и говорите вкривь и вкось. А я давно её знаю. Я же уже который год к ним езжу.

– К кому ты только не ездил! – сердито сказал капитан.

– Уж такое у меня ремесло по разным местам ездить, – сказал Шалауров.

– И торговать чем попало! – сказал капитан.

– Зачем чем попало? – сказал Шалауров. – Вот взять даже того же Атч-ытагына. Я долго думаю, чего им привезти, покуда туда собираюсь. А им попробуй угоди! Видал, какая на ней кухлянка? Там пять фунтов жемчуга, не меньше. И ещё, говорит, привези. И я привозил, а она всегда щедро платила. Много чего я ей привёз!

– И китайских белил? – спросил, не удержавшись, капитан.

– И белил, конечно, – кивнул Шалауров. – И румян. Эх, что я говорю! Всякого я им перетаскал, хоть это и нельзя было. Честно скажу: ножи возил, водку возил, железо. Но это ему. А ей в прошлый раз привёз зеркальце. Ох, как она обрадовалась! Три дня сидела, собой любовалась. Отец ей: где твои женихи, где мои внуки?! А она смеётся. И вдруг этот наш адъюнкт! Вот кто её присушил!

– Но почему вдруг обязательно адъюнкт? – недоверчиво спросил капитан.

– А кто его знает! – развёл руками Шалауров. – Девичье сердце потёмки.

– Так что же это, – сердито сказал капитан, – ему теперь у них насовсем оставаться?!

– А что тут такого? – сказал Шалауров. – Вот я бы остался. И вот стал бы я Атч-ытагыновым любимым зятем, меня бы все у него в стойбище слушались, я бы сразу накупил у вас ружьишек, пороху, набрал войско, пошёл бы за Чукотский нос, через пролив, на Алеутский нос, в Америку, снял бы чертёж тамошним землицам, наладил бы торговлю наших с ихними, разбогател бы. А…

И замолчал, обернулся. К костру подошёл Меркулов и, откозыряв, сказал:

– Господин капитан! Ваше благородие! Чукчи что-то зашевелились!

Капитан поднялся, шагнул вперёд и стал смотреть в сторону чукчей. Но оттуда, где он остановился, ничего нельзя было разобрать, и он прошёл дальше. Синельников пошёл за ним, шёл с двумя ружьями, своим и капитановым.

Дойдя до нашей передовой линии, капитан остановился, прикрыл ладонью глаза от солнца и опять стал смотреть. Теперь он уже ясно видел не только главное атч-ытагыново войско, с самого начала никуда не прятавшееся, но и те четыре других небольших войска, которые теперь тоже стояли открыто. Что же делать, думал капитан. Это только раньше с инородцами было легко, когда они стояли на месте и стреляли из луков, пока стрелы не кончались, и только потом шли в атаку. А теперь они стоять не любят! И вот побегут чукчи с бугра все разом, мы по ним пальнём из своих двадцати ружей, убьём двадцать чукчей, начнём перезаряжать… А они уже здесь, добежали! И поднимут нас на копья. Или не поднимут? Нет, конечно! Потому что если убьём двадцать, а не десять, то они сразу остановятся, начнут кричать. А мы перезарядим, ещё раз стрельнём, и побегут они обратно в гору! И там их догонят наши юкагиры и начнут колоть! А мы подбежим и в штыки! А они что? А они уже бегут толпой, догоняй их и коли! И вот тогда…

Но, недодумав, капитан откашлялся, обернулся и сказал Синельникову, что пусть тот идёт обратно и скажет нашим, чтобы выводили своих строиться. Синельников ушёл быстрым шагом, а капитан опять начал смотреть на чукчей. А они стояли и чего-то ждали. Да чего тут ждать, сердился капитан, скомандовал, пришли и покололи, вот и всё! А Атч-ытагын стоит, дубина!

И вдруг у чукчей что-то началось. Теперь они стояли как-то очень странно – то не шевелясь, а то вдруг поднимали луки и сдвигались то вправо, то влево. А то начинали сходить вниз с бугра, а после опять поднимались. Чего это с ними, думал капитан, помаргивая, потому что у него уже начинали болеть глаза от долгого смотрения.

А чукчи вдруг опять начали разворачиваться! Сразу всем войском! То есть становились к капитану боком! Это что ещё за манёвр такой, сердился капитан, глядя на них, и где Атч-ытагын?

И почти сразу же появился Атч-ытагын, только теперь он был не в китайском халате, а в чукочьей кухлянке, поверх неё на нём были трофейные доспехи – панцирь прапорщика Спиридонова. Эх, только и подумал капитан, после чего сразу же подумал: а где Григорий?

Но адъюнкт не появлялся. Да и что ему тут делать, думал капитан, какой из него шаман, да и при чём тут он, а чукчи сами виноваты, поверили в Серебряную гору, убили опытного толкового колдуна, позарились на молодого, умного…

А дальше капитан подумать не успел, потому что в атч-ытагыновом войске громко закричали, затопали, кто-то прокричал команду – и они стали стрелять из луков куда-то в сторону. Стрелы засвистели, полетели тучей. Они летели через пустошь и к реке, туда ещё вела тропа, там, наверное, был брод.

И там, на другой стороне реки, теперь показалось войско. Оно шло походным шагом и, не сбавляя темпа, быстро приближалось к реке. Хорошо идут, подумал капитан, любо-дорого смотреть, вот только кто это? Не юкагиры ли?

Но тут чукочьи стрелы стали падать и втыкаться в землю на ближнем берегу, то есть до того непонятного войска они даже близко не долетели. Или они дурачатся, подумал капитан. А чукчи опять подняли луки, сделали поправку на дальность… Но им что-то крикнули, и они поопускали луки – вразнобой. А то незваное войско уже начало переходить через реку. Впереди шла лёгкая пехота, с копьями, а за ними вот уже показались высокие крепкие воины в здоровенных панцирях, как в коробах. Ого, поморщившись, подумал капитан, да это же коряки, это у них такие панцири из китового уса, куяки называются, и это у них такие палицы – чекуши. А за ними идут с ружьями. Наши ружья, думал капитан, ещё сильней поморщился, подумал, что это же позор какой! Хотя, тут же подумал он, какой Сеньке Арапову позор, Сеньку убили, кишки из него вымотали, бросили собакам, собаки сожрали. Теперь Сенька сидит на том свете, смотрит с неба в щёлочку и думает: а сейчас, господин капитан, сам попробуй отбиться, и уже только после будешь корить нас! Да, ещё подумал капитан, коряки – это не про нас, нам что чукчи, что коряки – у нас и с теми и с другими крепкая недружба. Так что был мешок беды, а тут ещё привалило! Но тут всё равно надо играть до последнего, как говорил Иван Иванович, потому что а вдруг неприятель зевнёт королеву, или, правильней, ферзя?! Подумав так и даже усмехнувшись, капитан положил руку на саблю и стал смотреть, что будет дальше.