Через каких-то пару минут целым остался лишь один Эвинпортрет – другие плавали в луже мочи! – тот самый, у изножья кровати, чтопоявился здесь первым. Аня ринулась к нему, намереваясь содрать, но цепь,которую Ленчик за какие-то ее грехи укоротил, ее задержала, не позволяяподаться вперед больше чем на тридцать сантиметров. А этого было недостаточно,чтобы достать до портрета. Пальцы Ани только колебали воздух вблизи стены и некасались ее даже обломанными ногтями. Тогда она вытянула ногу и попробоваласорвать картинку ступней, но утратившие силу мышцы плохо повиновались, и ниодна попытка не увенчалась успехом. Не желая сдаваться, Аня швырнула в картинкустаканом. Тот врезался в стену, но тут же отскочил, не принеся никакого вредапортрету, и откатился в угол. В бессильной ярости Аня начала плевать в Эвинолицо. Но ее плевки почему-то не долетали до цели! Тогда Аня, как взбесившаясяцепная собака, начала биться на своей привязи, кидаться вперед, рычать, сипеть,выть от боли и бессилия. Она хотела во что бы то ни стало добраться до своеговрага! И вцепиться ему в глотку…

Но крепкая цепь не давала! Все сильнее впиваясь в шею, онараздирала кожу. Через минуту кровь залила всю Анину грудь, но она не замечалаэтого – перед глазами стояла красная пелена. Спадать она начала только тогда,когда нестерпимая боль вернула девушку к действительности. Ощутив ее, Анязамерла, с ужасом осознав, что с собой сотворила, но долго мучиться раскаяниемей не пришлось – спустя несколько секунд новый приступ боли накрыл ее, и Аняотключилась.

Сколько она пробыла без сознания, неизвестно. Но когдаочнулась, первое, что увидела, это Ленчика. Он стоял согнувшись в самом центрекаморки и с каким-то потерянным видом смотрел на покрытую мелкими клочками икусками скотча стену, еще вчера бывшую «иконостасом». Казалось, он не верилсвоим глазам. Но когда его взгляд упал на миску-туалет, в которой вперемешку сфекалиями валялись обрывки портретов, Ленчик понял – зрение его не обмануло!

– Ты что наделала? – пискнул он. В голосе не былони угрозы, ни злости, одно сожаление. – Как ты смогла? Зачем? – Онподнял не долетевший до миски шарик, развернул его, разгладил наколенке. – Это же вандализм…

Аня не знала, что сказать. Да и говорить она, по сути, немогла – горло распухло так, что и дышать было больно.

– Что она тебе сделала? – Он поднял на Анюувлажнившиеся глаза (впервые она увидела в них слезы), впился ими в ее лицо ичасто-часто задышал. – Как ты могла, тва-а-а-арь? – перешел на дикийкрик Ленчик. – Сука! Су-у-у-ука! – Он подлетел к ней, намотал цепь накулак и дернул со всей силы. – Задушу гадину!

Из Аниного горла вырвался хрип. Поутихшая боль накатила сновой силой. Раны вскрылись. На грудь вновь потекла кровь. Но Ленчик не обратилна это внимания – дернул еще раз. Ане показалось, что шея у нее разорвалась,как гнилая нитка, и голова сейчас упадет на пол. Мысль эта показалась ейспасительной, ибо без головы она жить не сможет, а умереть ей сейчас хотелосьбольше, чем когда бы то ни было, но шея оказалась целой, только кожа на нейсильно пострадала. Поняв это, Аня заскулила: «Простите меня!» – и попыталасьпоцеловать Ленчику руку, но он отдернул ее, словно боясь заразиться, толкнулАню на кровать и, размотав свободный конец цепи, обрушил его на ее спину…

Бил он ее долго. Пока не устал. Но и когда устал, все равнобил. Через силу. Поднимая цепь двумя руками, как кувалду, и опуская напревратившуюся в кровавое месиво спину. Когда ему стало ясно, что боли Аня ужене чувствует, примотал цепь обратно и ушел, ни разу не оглянувшись наистекающую кровью девушку…

Вернулся Ленчик спустя несколько дней. К тому времени Анячуть не сошла с ума от боли, едва не умерла от голода и почти задохнулась отвони – несколько раз она оправилась прямо на матрас, так как до миски ей неудалось дотянуться. Но Ленчик, увидев это безобразие, никак не прореагировал.Не поругал, не побил. Он вообще на Аню не обратил внимания, словно ее и небыло. Вошел, поставил на стол буханку хлеба и пластиковую бутылку с водой,вместо миски в угол водрузил старое эмалированное ведро, швырнул рядом исписаннуютетрадь (по русскому языку какого-то ученика седьмого класса…), выкрутиллампочку и ушел, не проронив ни слова.

Тогда Аня этому даже порадовалась. Подумала: как хорошо, чтоее не тронули да еще поесть дали. Только спустя несколько дней она поняла – вее жизни начался новый этап, и этап этот в сто раз хуже, чем все предыдущие.

* * *

Хлеб Аня съела за день. Воду истратила за полтора – нестолько пила, сколько пыталась вымыться. Тетрадь изорвала за два – листыиспользовала не только по назначению, но и в качестве полотенца. Остальные днисидела без воды, еды, туалетной бумаги и света. В полной темноте. Сколько ихбыло, этих дней, Аня и сказать не могла – мир будто остановился, завязнув вбеспросветной черной трясине. Первое время она ощущала страшный голод, но потомперестала, и мучила ее только жажда. Она буквально раздирала горло, не даваяспокойно дышать. И спать! Стоило Ане задремать, как на нее накатывали приступыудушья, и девушка с кашлем и хрипом просыпалась…

Когда Аня начала терять сознание от обезвоживания, в каморкепоявился Ленчик. Он вновь без слов вошел, поставил на стол тот же «продуктовыйнабор», бросил на пол новую тетрадь, глянул на ведро и, убедившись в том, чтооно еще не полное, вышел. И сколько Аня ни кричала ему вслед, сколько ниумоляла простить ее, Ленчик не удостоил ее и взглядом.

На этот раз хлеб Аня постаралась растянуть на болеедлительное время. Ела понемножку, отщипывая от буханки небольшие кусочки идолго мусоля их во рту. Воду использовала только для питья. А из бумаги мастерилафигурки оригами, навострившись делать их не глядя, ориентируясь лишь на ощупь.Когда Ленчик увидел одну из них, изорвал в клочья, а тетрадей больше неприносил. Так Аня осталась и без последнего развлечения, и без туалетнойбумаги.

Прошло еще какое-то время. Пожалуй, месяца полтора, так какЛенчик навестил Аню шесть раз, а девушка предполагала, что он приходит к нейраз в неделю. До этого чаще наведывался, но, выяснив, что ведро за четыре дняне наполняется, решил приходить реже. «Пайку» он, правда, увеличил. С однойбуханки до двух. И воду начал носить в двухлитровой емкости. А вот мыться Анене давал совсем. Сколько она ни просила. Теперь Ленчику было плевать, грязнаяона или нет, ведь больше он к ней не прикасался. Не прикасался, не смотрел, неговорил с ней и не слышал… А ей так хотелось хоть с кем-то словом перекинуться.И посидеть при свете. И связать дурацкую салфетку…

Боже, разве могла она когда-то подумать, что некоторыемесяцы своего заточения будет вспоминать как сладкий сон?!

Но она вспоминала… И к чувству ностальгической грустипостепенно примешивалось другое, более яркое, острое, пробирающее до костей.Этим чувством была ненависть. Ненависть к Эве. Она нарастала изо дня в день,сначала просто царапая душу, а после – вонзаясь в нее, раздирая и мучая. Если бне Эва, думала Аня, все было бы по-старому. Если не лучше! Ведь Ленчик впоследнее время относился к своей пленнице не просто по-человечески, а даже ссимпатией… И если б не Эва, он вполне мог ее полюбить…