— Я велела учительнице идти в задницу.

— Зачем? — устало спросил Герб.

— Она сучка, вот зачем! А для чего здесь это полотенце? — поинтересовалась Пиппа. Герб не ответил, и повисла пауза. — Ты решил перекусить и не захотел пачкать диван?

— Нет… — Герб закрыл лицо руками.

— Тогда в чем дело?

На этот раз пауза длилась целую минуту, и Пиппа, оглядывая кабинет, заметила джинсы. В шлевки был вдет ремень Мойры Даллес с серебряной пряжкой в форме звезды, которым так восхищалась Пиппа. Встав с дивана, она подошла к санузлу, постучала, а затем распахнула дверь. На краешке ванной, нервно скрестив на груди руки, сидела Мойра в бирюзовом свитере Герба, в глазах блестели слезы.

— Ой, Пиппа, что же я наделала?! — подняв голову, взмолилась она.

Застыв на пороге, Пиппа глупо таращилась на подругу и пыталась привести в порядок чувства, но они разбегались, словно овцы перед трактором. Шок, злость, боль, неверие — кто куда, не поймаешь, не проконтролируешь. На плечо легла рука Герба. Стряхнув ее, Пиппа вернулась в кабинет и села на диванчик. Герб, насупив брови, встал напротив, а Мойра драматически всхлипывала в ванной.

— Когда это началось? — спросила Пиппа.

— Вскоре после переезда, — вздохнул Герб. — Сперва казалось, обычная интрижка, но… Но вышло иначе. Представляю, как унизительно выяснять подобное! Пиппа, деньги достанутся тебе, ты заслуживаешь самого лучшего!

— Не нужны мне деньги! Ты собираешься на ней жениться?

— Даже не знаю. В восемьдесят лет? Абсурд! Пиппа, я просто хочу жить, это мое право, а ты последние годы меня хоронишь, во рту даже привкус земли чувствуется! Ты словно ждешь моей смерти!

— Как ты смеешь так говорить?!

— Ты всегда твердила, что презираешь старость, а я ведь старик! Появилось ощущение, что ты жалеешь меня и боишься. Уже оплакиваешь, правда ведь?

— Да, я боюсь, что ты состаришься и… умрешь, это вполне нормально.

— Не желаю быть нормальным, и чтобы меня оплакивали, тоже не желаю! Я не призрак и хочу жить! Человек ведь не знает, когда умрет… А если завтра умрешь ты сама? Я хочу жить, по какому праву ты относишься ко мне как к дряхлому старику?!

— Герб, ты действительно старик, — сухо напомнила Пиппа.

Упав на диван, Герб уставился в окно, словно задумавшись о чем-то своем. На глазах Пиппы он превратился в чужака: раз — и изменился, как по мановению волшебной палочки. Тем временем Мойрины всхлипы перешли в завывания и вдруг оборвались. Пиппа услышала хриплые вздохи, затем лязг, затем глухое бум! Когда они с Гербом влетели в ванную, Мойра с окровавленными руками лежала на полу.

— Разве самоубийства одноразовым бритвенным станком совершают?! — воскликнула Пиппа и, встав на корточки, перевязала исцарапанные запястья бывшей подруги. Мойра, вся в соплях и слезах, сидела на крышке унитаза и апатично смотрела на стену.

Герб неловко переминался с ноги на ногу.

— Она была в отчаянии. — Пиппа бросила на него испепеляющий взгляд. Надо же, лицо бледное, испариной покрылось… — Мойра тебя любит, — робко добавил он.

— Тебе нужно отдохнуть, — холодно сказала Пиппа, по-прежнему ничего не чувствуя. Неужели она незаметно для себя разлюбила Герба? Нет, вряд ли: несколько часов назад сердце жаркой волной наполняло обожание. Откуда же эта пустота? Лишь неделей раньше она вдруг решила завести в офисном санузле аптечку и купила все необходимое. Сейчас, перевязывая запястья Мойры, Пиппа ощутила, как с души что-то упало, словно тяжелый ком с осыпающейся дамбы. Чувство вины! Оно упало прямо на Мойру, разбив ее вдребезги. Бедняжка не вынесла чувства вины! Казалось, лента времени прокручивается назад, назад, назад, вот пуля вылетела из головы Джиджи — и Пиппа оправдалась перед собой в предательстве и убийстве.

Полоса везения наконец оборвалась, теперь жертвой стала сама Пиппа. Чувство вины эстафетной палочкой перешло к Мойре, и в душе Пиппы воцарились опустошенность, умиротворение, покой и грусть. Она будто таяла, превращалась в тень, освобождалась от телесной оболочки, освобождалась от этой ситуации…

— Пожалуй, хватит, — поднявшись, объявила Пиппа, взяла с дивана сумочку, выскользнула из кабинета и совершенно беззвучно спустилась по лестнице. Гербу она больше не нужна. Не нужна никому… Никому на свете!

На вопрос «Куда теперь?» у Пиппы имелся один-единственный ответ. Подъехав в дому Надо, она заглушила мотор и осмотрелась. На гравийной аллее стоял лишь пикап Криса. Подкравшись к раскрытому окну, Пиппа заглянула в комнату. Парень спал. Придвинув к стене керамический мухомор, она влезла на него, закинула одну ногу на подоконник, протиснулась в окно, но тут почувствовала, что вторая нога застряла. Когда удалось ее высвободить, Пиппа увидела: Крис проснулся и, подложив руки под голову, улыбается.

— Привет! — шепнул он.

Пиппа легла рядом с ним поверх одеяла.

— У мужа роман с моей близкой подругой, — объявила она, вглядываясь в лицо Криса. Сломанный нос, вяло опущенные уголки рта и темные глаза, горящие то ли одухотворенностью, то ли безумием… Волна нежности и желания накрыла Пиппу с головой, и в следующую секунду они бешено целовались. Губы у него мягкие, свежие, как вода в лесном пруду…

Внезапно раздался стук в дверь, а через секунду показалась Дот. В белом махровом халате она напоминала гигантского кролика.

— Как ты? Я слышала звук… — начала она и, увидев гостью, онемела от шока и отвращения.

— Привет, Дот! — проговорила Пиппа, ничего другого в голову не пришло.

Белый кролик выскочил из комнаты. Давясь смехом, Пиппа взглянула на Криса.

— Думаю, мне стоит объясниться с твоей мамой.

Поправив блузку, она отправилась на кухню.

— Дот, извини, я не хотела тебя расстраивать!

— Пиппа, моему сыну тридцать пять, а тебе… Да впрочем, меня это не касается!

— Я думала, тебя нет дома.

— Просто машина в ремонте, — со слезами в голосе отозвалась Дот.

Крис ждал Пиппу на улице.

— Наверное, мне пора собираться, — заявила она, направляясь к стоянке, где осталась машина.

Когда Пиппа приехала домой, Герб размешивал «Оувалтин»[16]в стакане молока. Вид у него был совершенно измученный.

— Жаль, что так получилось, — поговорил он.

— Мне тоже, — сказала Пиппа.

Герб подошел к ней и обнял за плечи:

— Прости. Я совсем потерял голову. Ты… ты мне очень дорога.

— Все это так банально! — вздохнула Пиппа.