Он пропал, стал разговаривать с кем-то другим.

— Извини, родной, — снова услышал я в трубке. — Ты еще там?

— Да, послушай, мы же собирались созвониться после выходных?

— Так созвонимся?

— Да, хорошо тебе повеселиться!

— Пока.

Я выслушал весь этот бред. Потом связь прервалась. Черт возьми, он в глубоком пике, подумал я…

Помнится, я просто онемел, когда впервые увидел этого Эйвинда Шторма. Он начал тогда появляться в барах. Мне показалось, будто я весь сжимаюсь и превращаюсь в ничто!

Ну, люди-то должны помнить, что я считаюсь крутым парнем, меня так называют в газетах и всяческих рецензиях, я ведь нахожусь на передовой рок-музыки и играю эту роль как на сцене, так и в фильмах; крутой и жесткий парень — я просто вынужден так одеваться, отрабатывать все эти фразочки и жесты, чтобы производить впечатление этакого жеребца с улицы, который ничего не боится. Но всем известно, что это лишь роль, игра, только образ, шутка. На самом-то деле я обычный маменькин и папенькин сынок. Вырос в праведном и надежном доме; был скаутом, петь учился в детской музыкальной школе, потом в гимназическом хоре, пел даже в церковном хоре при Халльгримскирке вторым баритоном. Но потом вот оказался в этой роли. И понял, что, пока я ее играю, нельзя снимать маску, чтобы не утратить популярность. Нужно торчать в барах и вести себя, как подобает крутому парню. По счастью, и другие крутые завсегдатаи были всего лишь раскрученными образами. Все настоящие ребята с улицы работали на траулерах или стали преступниками и наркоманами и, соответственно, либо сидят в тюрьме, либо уже умерли — наши пути не пересекаются, и мы можем спокойно продолжать играть свою роль, а встретившись с ними в темном переулке, мы бы, вероятно, намочили в штаны от страха…

Но вдруг появился этот Шторм.

Просто выругаться хотелось! Да, вот он взаправду неотесанный. И голос, и движения! Меня пугало все, что я о нем слышал: вырос среди пьяниц, с детства был вынужден бороться за жизнь на улице, в конце концов вырвался, уехал за границу, там и написал книгу о своем детстве, страданиях, все говорят, что книга удивительная и необычная.

Такого человека мы, другие, лишь мечтали сыграть.

Я часто видел его в барах, он там пользовался огромной популярностью, все жаждали с ним поговорить, но прошло больше полугода, прежде чем я набрался смелости и представился ему; я так боялся показаться фигляром на его фоне, что нес полную чепуху; а еще я смертельно боялся, что он сочтет меня полным ничтожеством, потому что люди такого типа обычно не принимают блеф. Но он, по счастью, оказался замечательным парнем, захотел со мной подружиться, он был знаком и с другими членами нашей рок-группы и вовсе не видел в ней ничего странного…

Так что я постепенно отошел от шока. Перестал думать, будто я дешевка. И разумеется, понял, что он простой человек, как и все мы. А со временем я еще и осознал, что его книга вовсе не шедевр; как только это стало известно, в барах перестали говорить о ней с таким трепетом, люди начали понимать, что во всем этом очень много наигранного; нам, простым обывателям, как бы продали билеты в зоопарк, чтобы мы посмотрели на диковинных созданий — пьяниц и всяких чудаков — вот как теперь об этом говорят в моих кругах. Разумеется, все понимали, как тяжело придется Эйвинду Шторму дальше; написать одну книгу просто, это, наверное, может сделать каждый — особенно если у него в руках задаром окажется такой материал. Посмотрим, как дальше пойдет, тогда и будем судить — в нашей отрасли иногда говорят про «one hit wonder»[76]и такие чудеса ценят не очень высоко.

Несмотря ни на что, пьесу все-таки поставили. Пришлось пойти на премьеру. Мне просто прислали с курьером два роскошных пригласительных билета. Я никогда не бывал на премьерах, так что решил пополнить свой жизненный опыт. Позвонил Иси, стал уговаривать прийти, чувствовалось, что он сильно нервничает. Он явно принял мое негативное отношение ко всему этому на свой счет, но отношения выяснять не стал, сказал только, что для авторов всегда шок, когда они видят, как их произведения толкуют другие. Но я привыкну. И что мне от этого перепадут неплохие деньги. Мне сразу стало как-то легче. Я, конечно, и раньше понимал, что если из этой идеи с пьесой что-нибудь получится, то мне полагаются какие-то деньги, но не смел на это надеяться. В последнее время я уже столько раз обжигался, рассчитывая что-то получить. «А не поделить ли нам пополам?» — спросил Иси. «Что поделить пополам?» — переспросил я, не вполне понимая, о чем он говорит. Но потом он назвал сумму. Она была намного больше, чем я себе представлял. И оказалось, что это самая низкая плата за постановку исландского произведения в Национальном театре. Получу половину — и моих трудностей как не бывало. Я сменил гнев на милость. Сказал Иси, что, собственно, не вижу во всем этом ничего особенно ужасного, мне просто не понравилось то первое чтение. Мы со Стефанией, конечно, придем на премьеру.

Но потом позвонили из издательства. Исполнительный директор Гудстейн, этот потный идиот. «Да-да, премьера, пьеса дело нужное…» What’s that to you boy?[77]— хотелось спросить мне, но я ждал, когда он сам перейдет к делу. И он перешел. Типа мы должны обсудить гонорар. Издательство, разумеется, хочет проконтролировать, как им будут распоряжаться.

Это вывело меня из равновесия. Я просто онемел, поскольку я не привык к подобному обращению. Какие скупердяи! Не могут, что ли, оставить меня в покое с моими деньгами? Каковы? Надули меня почти во всем, что обещали, о чем говорили. Больше полугода вообще ничего не хотели обо мне знать; каждый раз, приходя в контору, я чувствовал себя как прокаженный. А теперь, когда у меня вдруг в перспективе замаячили небольшие деньги, стараниями друга моей юности, заметьте, они тут как тут, лапы загребущие.

Я лишь пробормотал что-то невнятное. Чувствовал, что никак нельзя заводить подобные разговоры с этим исполнительным идиотом. Который не смыслит ни в чем, кроме денег. Он сказал, чтобы я зашел и мы все обсудим. Назначил время, через три дня. Мне пришлось позвонить в театр и отложить встречу, на которой, как я понял, со мной собирались подписать договор и заплатить. После такого дня я валился с ног от усталости.

Я позвонил Йону Безродному и Сигурбьёрну Эйнарссону тоже — Сигурбьёрн, конечно, трус, заладил только: «Не имею к этому никакого отношения, не имею к этому никакого отношения». Пришлось напомнить ему, что он сотрудник издательства. И в свое время помог им завлечь меня в это болото. Мне послышалось, что Сигурбьёрн едва не плачет. Я начал думать, что он меня боится. И Йон тоже говорил что-то в том же духе, мол, не он решает. Только спросил меня, какой договор я подписывал. И что в нем сказано насчет «secondary rights» — вторичных прав. Я ответил лишь, что не держу таких мелочей в голове. И сказал, что это все унизительно, ведь они не сдержали и половины своих обещаний, к тому же я из-за них попал в такое затруднительное положение — и мне кажется справедливым, что мне должны дать возможность спокойно получить эту половину минимального авторского гонорара. Йон был вынужден признать мою правоту, обещал поговорить об этом в издательстве — когда я это услышал, мне стало легче; там должны его послушать, я-то с самого начала полагал, что он главный в этой истории. В итоге я снова переговорил с исполнительным директором Гудстейном, а потом позвонил главному режиссеру и сказал, что договор подпишут представители издательства и получат деньги как мои доверенные лица, а потом рассчитаются со мной — я подумал, что они возьмут себе только небольшую плату за посредничество, и спокойно пошел на премьеру.