Мне не преградили путь, да и страх перед такой возможностью, пока я одевался, большей частью улетучился; но в то время как я шагал по широкому и пустому коридору прочь от своих апартаментов, меня тревожили иные соображения: от явившейся во сне Теклы, которая подарила мне наслаждение и бросила меня, мысли мои перешли к Доркас и Агии, к Валерии и наконец к Гунни, чья любовь, за неимением лучших вариантов, тоже могла оказаться мне полезна и с которой я безропотно позволил разлучить себя, когда Цадкиэль сообщила, что отослала матросов.

Всю свою жизнь я слишком легко бросал женщин, претендовавших на мою верность, в первую очередь Теклу, тянув до последнего, когда мне осталось лишь облегчить ей смерть, а после – Доркас, Пиа и Дарья и наконец – Валерия. На этом огромном корабле я, похоже, намеревался бросить еще одну; и я твердо решил не делать этого. Я найду Гунни, куда бы она ни запропастилась, и сберегу у себя в каюте, пока мы не доберемся до Урса, и она сможет вернуться, если захочет, в свою рыбацкую деревушку, к своему народу.

Исполненный решимости, я двинулся вперед; моя обновленная нога позволяла передвигаться по меньшей мере так же быстро, как в ту пору, когда я ступил на Бечевник, протянувшийся вдоль Гьолла; но не все мысли мои были о Гунни. Я отдавал себе отчет в том, что нужно запоминать все ориентиры и выбранное направление, поскольку нет ничего легче, чем заплутать на борту этого необъятного корабля, как я уже неоднократно плутал во время путешествия к Йесоду. Я также постоянно ощущал присутствие яркой точки света, которая казалась бесконечно далекой и в то же время удивительно близкой.

Позвольте попутно признаться, что тогда я все еще путал ее с тем шаром из тьмы, который стал диском света, когда мы с Гунни прошли сквозь него. Разумеется, невозможно, чтобы Белый Фонтан, спасший и разрушивший Урс, ревущий гейзер, извергающий из ниоткуда раскаленные газы, оказался тем самым порталом, через который мы прошли.

То есть я всегда считал это невозможным, пока был занят в дневном мире, мире, который погиб бы без Нового Солнца; но иногда я сомневался. А что, если Йесод, видимый из нашей вселенной, так же отличается от Йесода, обозримого изнутри, как человек, видимый со стороны, отличается от образа, созданного им самим? Я, например, знаю, что я часто глуп и иногда слаб, одинок, труслив, слишком склонен к пассивному добродушию и, как уже говорил, не задумываясь бросаю ближайших друзей, погнавшись за каким-нибудь идеалом. Но при этом я держал в страхе миллионы!

А что, если Белый Фонтан – это окно в Йесод?

Коридор повернул раз, потом еще; и, как раньше, я начал замечать, что хотя в той части, где я жил, он казался совсем обыкновенным – или почти обыкновенным, пространство, расстилавшееся передо мной и оставляемое за спиной, становилось все более странным, наполняясь туманом и недобрыми огнями.

Наконец мне пришла в голову мысль, что корабль сам изменяется для меня и снова становится самим собой, когда я ухожу, как мать, которая посвящает себя своему ребенку, когда он рядом с ней, разговаривая с ним самыми простыми словами и играя в детские игры, но в свободное время пишет эпическую поэму или принимает любовника.

Был ли корабль и впрямь живым существом? В том, что нечто подобное возможно, я не сомневался; но я слишком мало видел, чтобы говорить об этом с уверенностью, да и зачем в таком случае ему понадобился экипаж? Впрочем, все может объясняться намного проще, и то, что Цадкиэль рассказала вчера вечером (если принять время моего сна в качестве ночи), подразумевает гораздо более простой механизм. Если в картину можно войти, когда моя нога нажимает на спинку дивана, то не может ли быть, что свет в комнате постепенно гаснет, когда мой вес не давит на пол, и что эти переменчивые коридоры трансформируются под моими шагами? Я решил попробовать обмануть их с помощью своей исцеленной ноги.

На Урсе я не смог бы этого сделать, но на Урсе сам этот корабль-великан рухнул бы под собственной тяжестью, а здесь, на борту, где я мог и раньше бегать и даже прыгать, мне не составит труда обогнать ветер. Я прибавил ходу, но, добравшись до поворота, оттолкнулся от стены и полетел вперед по коридору, как летал между снастями.

Мгновенно я покинул знакомый коридор и очутился среди причудливых углов и призрачных механизмов, где мелькали, словно кометы, сине-зеленые огни, а сам проход извивался, как кишечник червя. Я касался ногами его поверхности, но не ступал полновесными шагами; ноги мои обмякли, точно конечности марионетки, когда опускается занавес. Я несся по коридору, который сузился до мучительно яркой, но все уменьшающейся точки посреди полной темноты.

Сперва я подумал, что меня подвело зрение. Я дважды моргнул, но лица, такие похожие, не соединились в одно. Тогда я попытался заговорить.

– Все хорошо, – сказала Гунни. Женщина помоложе, казавшаяся теперь не столько ее двойником, сколько младшей сестрой, приподняла мою голову и поднесла чашку к губам.

Мой рот был полон смертной пыли. Я жадно отпил воды, прополоскав полость рта, и почувствовал, как оживают онемевшие ткани.

– Что случилось? – спросила Гунни.

– Корабль превращается сам по себе, – сказал я.

Обе отсутствующе кивнули.

– Он приспосабливает себя под нас там, где мы находимся. Я бежал слишком быстро – или недостаточно уверенно касался пола. – Попытавшись сесть, я удивился, что мне это удалось. – Я попал в ту часть корабля, где вовсе не было воздуха – только какой-то газ, который, по-моему, воздухом не назовешь. Возможно, это отсек для людей из другого мира или он вообще не предназначен для людей, я не знаю.

– Можешь подняться? – спросила Гунни.

Я кивнул; но, окажись мы на Урсе, я упал бы, если бы попробовал сделать это. Даже на корабле, где падение так замедлено, обеим женщинам пришлось поддержать меня под руки, словно я напился в стельку. Они были одного роста (то есть почти моего роста), с большими черными глазами и широкими симпатичными лицами, усыпанными веснушками и обрамленными темными волосами.

– Ты – Гунни?.. – пробормотал я.

– Мы обе, – ответила младшая. – Я нанялась на последний рейс. А она здесь, наверно, уже давно.

– Уже много рейсов, – подтвердила Гунни. – По времени – вечность, но это меньше чем ничто. Время здесь – не то время, к которому ты привыкла на Урсе, Бургундофара.

– Подождите! – запротестовал я. – Мне надо прийти в себя. Нет ли здесь какого-нибудь укромного места, где мы могли бы отдохнуть?

Младшая указала в сторону сумрачной арки:

– Мы как раз оттуда.

Через арку я разглядел струи воды и множество сидений.

Гунни подумала и снова взяла меня под руку.

На высоких стенах красовались большие маски. Слезы медленно струились из их глаз и звучно падали в резервуары и стоявшие по краям чаши, одну из которых младшая наполнила для меня. В дальнем конце зала виднелась изогнутая крышка люка; по его конструкции я понял, что он ведет на палубу.