Капитан поднялся на свой мостик, и я последовал за ним, чтобы спросить, нельзя ли уже снять ожерелья. Он покачал головой и указал на обледеневшие тросы, сказав, что долго оставаться на палубе без ожерелий мы не сможем; потом он спросил, не заметил ли я, что воздух у меня в оболочке становится свежее.

Я признался, что заметил, но не спешил доверять своим ощущениям.

– Это из-за примесей, – объяснил он. – При нехватке воздуха амулет подгоняет его с самой кромки своего поля. Но он не различает воздух, удерживаемый внутри, и ветер, проникающий в зону его давления.

Как наш шлюп мог оставлять след на поверхности облаков – для меня загадка; но след от него был, длинный и белый, протянувшийся через все небо за нашей кормой. Я лишь передаю то, что видел.

– Жаль, что я не была на палубе, когда мы поднимались с Урса, – сказала Бургундофара. – И потом, когда мы уже попали на большой корабль, нас держали внизу, пока мы не подучились.

– Ты бы лишь путалась под ногами, – отозвался капитан. – Как только мы выходим из атмосферы, мы ставим все паруса, и тут нам хватает забот. Ты поднималась на нашем корабле?

– Мне так кажется.

– Зато теперь ты возвращаешься важной птицей, твое имя упомянуто в приказах Цадкиэль. Поздравляю!

Бургундофара покачала головой, и я заметил, что проникавший под воздушную оболочку ветер играл ее темными локонами.

– Не представляю даже, как она узнала его.

– И неудивительно, – сказал я, вспомнив, что как я был множеством в одном теле, так Цадкиэль являла собою единицу во многих телах.

Капитан указал куда-то за кормовой леер, где море облаков будто омывало обшивку палубы шлюпа:

– Сейчас мы опустимся туда. Когда выйдем снизу, можете снять ваши амулеты, там вы уже не замерзнете.

Одно время нас окутывал туман. Как я прочитал в коричневой книге, взятой из камеры Теклы, между живыми и мертвыми лежит область тумана, и то, что мы зовем призраками, – не более чем остатки этого барьера, приставшие к их лицам и одеждам.

Так ли это, не берусь судить; но воистину Урс отделен от пустоты подобным пространством, что наводит на странные мысли. Быть может, и в первом, и во втором случае речь идет об одном и том же, и мы вошли в пустоту и вышли из нее точно так же, как призраки иногда посещают страну живых.

Помню, перегнувшись через леер и наблюдая, как красные и золотые точки превращаются в рощи, а бурые пятна – в целые поля спутанных стеблей, я думал о том, как странно должны мы выглядеть, случись кому-нибудь увидеть нас сейчас: красивый пинас, какой мог бы покачиваться у одного из причалов Нессуса, беззвучно выплывающий из глубины небес. Впрочем, я был уверен, что видеть нас сейчас некому. Стояло самое раннее утро, когда даже маленькие деревца отбрасывают длинные тени и рыжие лисы, словно язычки пламени, пробираются к своим норам по росистой траве.

– Где мы? – спросил я капитана. – В какой стороне город?

– На севере-северо-востоке, – ответил он, указав рукой.

Приготовленные для нас провизия и снаряжение были уложены в длинные заспинные мешки – сарцины величиной с орудийный ствол малого калибра, поставленный на цоколь бонавентуры. Капитан показал нам, как надевать их: пропуская лямку через левое плечо и завязывая поясник. Он пожал нам руки и, насколько я мог судить, искренне пожелал нам удачи.

Серебристый трап выскользнул из щели на стыке борта и палубы шлюпа. Мы с Бургундофарой сошли по нему и снова ступили на землю Урса.

Потом мы обернулись – как, я уверен, обернулся бы каждый – и бросили долгий прощальный взгляд на шлюп, который поднялся, выровнявшись, едва его киль оторвался от земли, и, покачиваясь на легкой, только им ощутимой волне, взмыл в воздух словно коршун. Как я уже говорил, на Урс мы прибыли, пройдя сквозь облака; но шлюп нашел чистое место (мне почему-то кажется, именно для того, чтобы мы могли дольше видеть его) и нырнул туда, поднимаясь все выше и выше, пока палуба и мачты не стали искоркой золотого света. Потом мы увидели, как эта искорка превратилась в сверкающую точку, похожую на стальную пылинку, вылетевшую из-под напильника; мы поняли, что команда шлюпа подняла паруса из серебристого металла, каждый из которых больше, чем целые острова, и выбрала шкоты; а это значило, что мы больше не увидим его. Я отвернулся, чтобы Бургундофара не разглядела слез в моих глазах. Когда же я снова повернулся, собираясь тронуться в путь, я заметил, что и она всплакнула.

По информации, полученной от капитана, Нессус лежал к северо-северо-востоку от нас; солнце висело так низко над горизонтом, что взять правильный курс не составило никакого труда. Мы прошагали пол-лиги с лишним по побитым морозом полям, вошли в небольшой лесок и скоро выбрались к речке, вдоль берега которой вилась узкая тропка.

До того Бургундофара не произнесла ни слова, равно как и я; однако, завидев речку, она спустилась к воде и набрала полную пригоршню. Утолив жажду, она сказала:

– Вот теперь я знаю, что мы действительно вернулись домой. Кажется, сухопутные люди для этого едят хлеб и соль.

Я подтвердил ее догадку, хотя сам почти забыл об этой традиции.

– А мы пьем местную воду. Хлеба и соли на лодках обычно хватает, а вот вода портится или кончается. Когда мы высаживаемся на новом месте, первым делом пробуем тамошнюю воду, если она пригодна для питья. Если нет, мы налагаем на это место проклятие. Думаешь, эта речка впадает в Гьолл?

– Уверен; или в какую-нибудь реку побольше, которая затем впадает в него. Ты хочешь вернуться в свою деревню?

Она кивнула:

– Пойдешь со мной, Северьян?

Я вспомнил Доркас и то, как она молила меня отправиться с ней вниз по Гьоллу на поиски старика и разрушенного дома.

– Пойду, если смогу, – ответил я. – Но не думаю, что у меня получится остаться.

– Тогда, наверно, я уйду с тобой; но сначала я хотела бы все-таки повидать Лити. Поцелую отца, родственников, а потом, перед уходом, возможно, зарежу их. Но все равно мне надо повидать их.

– Понимаю.

– Я так и надеялась, что ты поймешь. По словам Гунни, ты именно такой – многое понимаешь.

Пока она говорила, я разглядывал тропку. Теперь я жестом велел ей сохранять тишину, и около сотни вздохов мы молча стояли и прислушивались. Свежий ветерок гладил верхушки деревьев; там и сям чирикали птицы, хотя большинство из них уже улетели на север. Речка болтала сама с собой.

– Что такое? – спросила наконец Бургундофара шепотом.

– Кто-то бежит впереди нас. Видишь следы? По-моему, мальчишка. Он или следит за нами, или рванул за подмогой.

– Этой тропой, наверно много кто ходит.

Я присел на корточки над следом и пустился в объяснения: