Заставляю себя встать, дойти хотя бы до спальни, где меня уже никто не потревожит. Ложусь обратно в постель. Степан открыл мне глаза на столько вещей… И теперь мне было о чем подумать, убегая от одиночества. Жизнь и смерть. Рай и ад… Он говорил, что рай у каждого свой, и выглядит он так, как человек готов увидеть его по итогам своей последней земной жизни. Кому-то Валгала, кому-то ангелы с Иисусом, кому-то белоснежный пляж Мальдив. Наверное, он, как всегда, был прав, и я уверена, что если бы умерла прямо сейчас, мой рай бы принял очертания Степана…

— Таня, Та-а-ань… Тут Тоня с Аллочкой пришли. Выходи, а?

Подушкой глушу готовый сорваться стон. Я не хочу их общества, я ничего не хочу… Почему меня нельзя оставить в покое?

Сидим за небогато накрытым столом. Раньше бы я расстаралась к приходу гостей. Сейчас — все равно. Принесенный ими рулет в центре да дымящиеся чашки с чаем. На лицах скорбные мины. Как будто они не в гости к брату пришли, а на поминки. Даже Сашке стало неловко.

— Тонь, Алл… ну, что вы такие поникшие?

— Можно подумать, есть повод веселиться, — бормочет Тоня, прикладывая уголок салфетки к краешку глаза.

— Я еще не умер, Алка! Кончайте этот траур!

— Не умер он! Ты ведь знаешь, как рано ушел отец!

Застываю с занесенным над треклятым рулетом ножом.

— Зачем ты об этом вспомнила?

Я, правда, не понимаю! Неужели она не осознает, что Сашке сейчас меньше всего нужно думать о том, что от аналогичной болезни за считанные месяцы сгорел их отец? Как можно быть такой непроходимой дурой?

— А что, если мы сделаем вид, что этого не было, то ситуация как-то изменится?

— Ваш отец до последнего не обращался к врачам! Конечно, когда диагностируют рак последней стадии с метастазами по всему телу, надеяться не на что! У Саши другая ситуация! Лучшие клиники! Ранняя диагностика! Перестаньте его хоронить!

На секунду за столом воцарятся тишина. Тоня с Аллой переглядываются, растерянно хлопая глазами, не до конца понимая, кто это перед ними. Прежняя Таня возможно бы промолчала. У Тани нынешней не было сил слушать весь этот бред. Я слишком много поставила на то, чтобы вытащить Голубкина. Я за его жизнь свою отдала. Отдала…

— Ты что… Ты как…

— Хватит! Хватит этой истерики! У него великолепные шансы! Великолепные! Слышите?! — Я все же выпустила из руки нож. С громким лязгом он ударился о стеклянную поверхность стола и отскочил в сторону. — Давайте уже пить этот проклятый чай!

Выпалив это все на одном дыхании, я без сил упала на стул. Сердце колотилось, как сумасшедшее, еще немного — выпрыгнет из груди. Тело горит, будто его поджаривают. И если Степан — мой рай, то все эти люди — чистилище. О, как он был прав, когда говорил, что ада, как такового, нет! Что ад и есть наше земное пребывание! Мы замкнуты в аду своим телом, совестью, чувством долга… И вырваться из него — невозможно.

А мне ведь почти удалось…

— Ладно-ладно… И правда… Ты извини, Тань, мы просто ночи не спим…

Киваю головой, отсекая дальнейшие объяснения. Иначе Алла зайдет на второй круг, а это никому не надо. Некоторое время молчим. Только ложки изредка позвякивают о края чашек. Никем нетронутый рулет так и стоит в центре стола.

— Так вы уже определились с клиникой?

— Нет, пока еще выбираем между двумя.

— Не тяните, Саша! Ты же знаешь, как это… — заводит шарманку Тоня, но Алла толкает ее в бок, и она замолкает.

— Да не тянем мы, Тонь! Но ты же понимаешь, пока визы… Пока то, се… Хорошо, что Данька помогает. Не знаю, что бы мы делали без него.

— Так и должно быть! Вы тоже в него сколько всего вложили! Вон сколько мотались с ним по тренировкам да по спортивным лагерям, чтобы из него что-то толковое вышло!

Вскидываю взгляд. Это никогда не прекратится. Никогда. Они неисправимы. Заставляю себя не реагировать. Просто не реагировать на них. Глотаю готовые сорваться с губ слова о том, что Сашка-то, как раз, к воспитанию сына имел весьма посредственное отношение. Потому что это я! Я моталась с ним и по тренировкам, и по лагерям! Неслась с одной работы на другую, а в перерыве умудрялась забрать его из школы. Потом вдвоем с Данькой мы ехали на метро, чтобы, проехав еще несколько остановок маршруткой, добраться-таки, до стадиона, где я подрабатывала в кафетерии в те несколько часов, что он занимался… Данька-то и машину мне подарил в благодарность за эти наши бесконечные вояжи. Которой Голубкин меня сегодня в очередной раз попрекнул.

Так… Стоп. Стоп… Встряхиваю головой и под каким-то предлогом торопливо выхожу из-за стола. Чувствую, как в воронку всколыхнувшейся в душе злости уходит моя энергия. Эта прожорливая тварь иссушивает до дна мои силы. Возвращает в те времена, когда я была слабой и безвольной…

— Ты куда собралась?

— Извините. Я совсем забыла, что у меня встреча…

Под пристальными взглядами родни в коридор за мной выходит Демид. Сую ноги в простые летние сандалии без каблука, но те изо всех сил сопротивляются, цепляясь за влажную кожу кожаными ремешками.

— Мам… что происходит?

Толкаю ногу еще сильнее, смахивая злые слезы.

— Я же сказала… Мне нужно отъехать по работе.

— Мне кажется, ты сейчас немного…

— Не в себе? Ты повторяешься, Дёма!

— А ты делаешь глупости! Там больной отец, а ты? Вот куда ты надумала? К этому…

— Не смей! Не смей, слышишь?! — Я отбрасываю свои чертовы сандалии и, резко выпрямившись, хватаю Демида за футболку. — Ты ни черта не знаешь. Ни черта…

Он потрясенно смотрит на меня. Я медленно расцепляю пальцы. Моя грудная клетка яростно вздымается… Делаю шаг назад. Медленно опускаюсь на корточки, нашариваю в обувном шкафу древние растоптанные сабо и так же медленно выпрямляюсь. Поворачиваю защелку, оборачиваюсь к застывшему сыну и повторяю зачем-то:

— Ты ни черта не знаешь…

Мне кажется, если я прямо сейчас не уберусь отсюда, то просто развалюсь на части. Рассыплюсь на атомы… И меня засосет черная воронка внутри.

Он не знает… Никто не знает. И не поймет… Да я и не жду этого. Никто не узнает, чем я пожертвовала. От чего отказалась… Я жила только мыслью, что это не навсегда. Я надеялась, что когда Сашка поправится, я, наконец, освобожусь. И тогда… Я сделаю все. Господи! Я сделаю все, чтобы Степа меня простил. Потому что я… я бы простила ему все, что угодно.

Только остановив машину, я поняла, куда приехала. Набережная. Река… Опускался закат, от воды тянуло холодом. А когда мы здесь были со Степой, стояла невыносимая жара. Мы были вместе чуть больше двух месяцев. Так мало… и так много. Целую жизнь… Как жаль, как безумно жаль, что такую короткую…

Я подошла к перилам, у которых мы стояли. Коснулась их, как святыни, провела пальцами. Опустилась вниз по ступеням к воде и плюхнулась на холодный бетон. Степан бы не одобрил моего состояния. И чтобы ему не было за меня стыдно, я приказала себе собраться. Самым худшим из того, что случилось, была даже не моя боль.