теперь умиротворённый, поглядывал то на заснувшего на диване напротив сына, то в окно кареты.

Солнце и ветерок. Жёлтая, глинистая земля, поросшая сорной травой и бесконечными зарослями самых крепких и живучих кустарников из тех, что растут в предгорьях. Кабаньи следы, не первый раз за их путь пересекавшие дорогу. Тут вообще было много кабанов, но генерал никогда не охотился. Он не понимал этой забавы, так любимой земельной знатью. У него для охоты и собак было мало, хотя и собак он любил. А псарь Хельмут, бывший солдат, больше занимался поиском пропавших коров или помогал Фрицу Ламме искать прятавшихся в кустарниках воров, которые иной раз приезжали в Эшбахт разжиться чужим. Охота для генерала была кровавым и утомительным делом, почти всегда заканчивающимся смертью, а он повидал смертей и кровищи в своей жизни столько, что в своей жизни домашней видеть подобного более не желал. Барон запретил забивать скот на своём дворе. Авось не бойня. Даже куриц и гусей помощники его кухарки Марии на дворе не резали. Ходили за дом.

Наверное, поэтому здесь, вдали от двора принца, вдали от городов, пропитанных интригами, среди крестьян, купцов и любимых им лошадей, генерал действительно отдыхал. Отдыхал, так как чувствовал себя спокойно. С тех пор как от Малена до границы с его владениями город проложил хорошую дорогу, так путь ускорился едва ли не на треть. Ещё не прошло и трёх часов в дороге, как слева от реки вместо жёлтых холмов с кустарником потянулись дела рук человеческих: яркие зелёные пятна выпасов и ржаных полей, участки с растущим на жердинах хмелем.

И от вида этой ухоженной зелени ему стало особенно спокойно и хорошо. То началась его вотчина, его дом.

На въезде в Эшбахт он велел кучеру остановить карету возле строящегося дома. Дом был очень большой, имел уже три этажа и покрывался крышей, а среди рабочих расхаживал не старый ещё мужичок с заметным брюхом; то был один из первых крепостных барона Пауль Мунке.

Мунке, заметив остановившуюся карету, кинулся к господину, снимая шапку, он кланялся на каждом шагу и излучал притворное счастье от возможности лицезреть своего барона после долгой отлучки.

— Приехали, господин барон? Слава Богу! Как здоровьечко ваше?

— Хорошо, Пауль, хорошо, — отвечал Волков, рассматривая стройку, — а с чего это ты тут строиться вздумал? Тут же земля не твоя. Ты же у колодца живешь? На перекрёстке.

— Так-то верно, господин барон, — соглашался крестьянин, — это надел Томаса Круйменга… Был… Но я его у него выкупил. Всё по чести, покупка в вашу земельную книгу занесена самим господином управляющим.

— Ты выкупил участок? — Волков ещё раз огляделся. — Этот участок, видно, был недёшев, где же ты взял деньги на то, проныра?

— Я кое-что скопил, — начал крестьянин, но говорил он не очень уверенно, и тогда барон чуть надавил на него:

— Где ты взял деньги, мерзавец? Я уж этого сквалыгу Круйменга знаю, он за каждый пфенниг торговаться будет, он бы тебе задёшево свою землю не продал. Говори, откуда у тебя деньги.

— Ну говорю же, кое-что накопил, а кое-что занял.

— Под процент брал? — догадался барон. — У кого?

— У Лейбница, — признался Мунке нехотя.

— Это… — Волков не смог сразу вспомнить кто это, но фамилия явно была ему знакома. — Это…

— Это зять кузнеца Волинга.

— Точно-точно… — вспомнил барон. — И что же, теперь у меня в земле этот выжига деньги под процент даёт?

Возможно, это была какая-то их договорённость, чтобы Мунке об этом деле никому не говорил, но раз уж господин спрашивает, лучше о том не молчать, и крестьянин ответил:

— Он, господин.

— Ну хорошо, — произнёс барон удовлетворённо. — Ладно, стройся, раз всё по чести, — а потом, покачав головой и усмехнувшись, добавил: — Вижу, ты, подлец, хочешь быть богаче меня.

— Да разве же такое возможно⁈ — смеялся крестьянин, снова кланяясь господину.

А дома сразу случился переполох: господа вернулись. И первым человеком, что пришёл к нему, был Эрнст Кахельбаум, который служил у барона уже шесть лет. По сути, они с Ёганом и ещё тремя помощниками взяли на себя управление всей огромной территорией баронетства с несколькими тысячами проживающих тут людей. Управляющий Кахельбаум поначалу был кем-то вроде писаря и секретаря у Ёгана, человека, которому Волков доверял безоговорочно, но со временем он взял бразды управления поместьем в свои руки, причём ни Ёган, ни сам барон этому сильно не сопротивлялись. Кахельбаум, сухой, педантичный и неутомимый человек, вел дела так, что знал о каждом проживающем в земле Эшбахт крестьянине, хоть крепостном, хоть свободном, сколько кому платить податей, сколько кому отрабатывать барщины, а сколько поселенцу-солдату заплатить налог с земли и с обжига глины, если он не ходил с господином на войну в этом году. Его вездесущие помощники записывали всё в большие книги, один так не уходил с пристаней, учитывая товары: и что приплыли в землю барона, и что отплывают из неё. Даже немного обнаглевший от доверия господина Фриц Ламме, с его людьми, которые одним своим появлением могли навести тишину и порядок в самом хмельном заведении, и те сначала стали относиться к управляющему с уважением, а со временим принялись беспрекословно выполнять его распоряжения. Так всего за несколько лет вырос авторитет сухого и придирчивого господина Кахельбаума.

И теперь, когда слуги носили сундуки с вещами барона и баронессы от карет в дом, он был уже на дворе, как будто знал о приезде господской семьи.

— Господин барон, рад видеть вас во здравии, — управляющий низко поклонился Волкову. — Баронесса. Господин молодой барон, господин Эшбахт, — после того как поклоны были сделаны всей господской семье, Кахельбаум постучал по большой книге, что была у него под мышкой. — Господин барон, отчёт о всех ваших делах, как в имении, так и за его пределами, за полгода вашего отсутствия уже мною составлен. Я, как узнал, что вы в Малене, стал его готовить. Желаете ознакомиться или мне прийти позже?

— Нет, не уходите Эрнст, — Волков, подавая ногу Томасу, который стягивал с него сапоги, указал на место за столом: — Садитесь. Я хочу знать, как у меня дома шли дела. Только подробностей не нужно, бумагами и цифрами мы займёмся завтра, а пока расскажите вкратце, как идут дела в поместье.

— В общем, дела идут неплохо,