Именно такой работой обещало оказаться расследование в кругах многообещающих молодых художников. Толику предстояло выяснить, не было ли такого, что какой-либо художник, подававший большие надежды, вдруг перестал писать картины, выставляться, искать клиентов и зарабатывать каким-либо другим способом. Заглянув в специальную литературу, Денис исходил из того, что человек, занимающийся фальсификацией картин, обычно не в состоянии тратить время ни на что другое, на собственное творчество — тем более. Хотя чисто теоретически нельзя было исключать возможность рождения уникального копииста-многостаночника, но, судя по тому количеству картин, которые умудрялся продавать Файн, в России на него трудился целый подпольный изобразительный завод.

— Художники? — Род занятий объекта наблюдения показался Толику малокриминальным.

— Напоминаю, Толик, что речь идет о действиях в России международной банды, занимающейся подделкой произведений искусства, — лично напомнил ему Денис Грязнов, который по сравнению с Толиком неизменно чувствовал себя умудренным опытом и как следует пожившим на этом свете. Для Толика он был примерно тем же, чем дядя Саня и дядя Слава — для него. — Это сотни миллионов долларов. Заказчик у нас есть, надо найти исполнителя, а это можешь сделать именно ты. Найдешь — считай, промежуточное звено у нас в кармане.

Толик просиял: не каждому выпадает честь разоблачить международную банду! Глядя на его реакцию, Денис поздравил себя с психологической удачей: о фронте изобразительных искусств теперь не стоило беспокоиться.

Мальчишество глубоко сидело в Толином характере. Подражая Шерлоку Холмсу, он перевоплощался. В деканаты заведений Москвы и Питера он входил в приличном костюме-тройке, со сдержанно-щегольским галстуком в полоску, предъявляя удостоверение «Глории». А к художникам, не бедствующим, но и не самым благополучным, хотя, должно быть, самым беспечным представителям российского населения, он отправился… он отправился…

— Джаз, хочешь дунуть?

Толик принял из рук девчонки с двумя хвостиками на макушке кривую самокрутку, из которой сыпалось крупно нарезанное содержимое. Девчонку звали Анита, и в сигарете был не табак. Поэтому Толик сделал вид, будто затягивается, стараясь пореже дышать. Вот уже второй вечер он находил себя на тротуаре в этом закоулке Арбата. Скоро придут менты, погонят. Толик думал об этом надвигающемся событии словами своих новых знакомых, забывая, что он сам в определенной степени мент. Здесь он — Джаз, потому что Аните его галстук-бабочка, с которым он явился в первый раз, напомнил какого-то джазового музыканта. Толик напрягся, обнаружив, что переборщил с перевоплощением, но утешил себя тем, что это временно. Задание выполнялось успешно. Ему нравится знакомиться. Его знакомые — источник всяческих приколов.

— А вот когда я ездил в Коктебель, то, прикинь, купил анашу, завернутую в листок из такого, ну, ежедневника, с надписью: «План на неделю». Ровно на неделю и хватило…

На самом деле Анита окончила Суриковское, а работает в бутике. Она не наркоманка, просто ей не нравилась ее жизнь, и время от времени она позволяла себе оторваться от жизни.

— Трава много народа губит. Вот был такой Олег Земский, мой знакомый, кто-нибудь слышал о нем? И не услышите. А ведь какой талантливый был! Сам директор сказал: «Это будущий Шемякин…»

— Что же, умер?

— Не умер, а так… Никто больше о нем ничего не знает. То ли в тайгу уехал, то ли вниз головой сиганул.

— При чем же здесь трава?

— Трава всегда при чем.

— Эх, не лазили вы в Раменки! Вот где трава курилась…

— А что это за Раменки? — У Толика гудит голова, но он старается подмечать каждую мелочь.

— В Раменках давно все закрыли. Раменок больше нет.

«Раменок больше нет», — повторял себе Толик всю ночь, а наутро очнулся с сильной головной болью и воспоминанием, что обязан сегодня ехать в те самые Раменки, которых нет. Ему велели одеться похуже и прихватить спелеологическое оборудование, если есть. Спелеологического оборудования у Толика не водилось. Он прихватил веревку, надеясь, что заявленная экскурсия не состоится. Надо сказать, что, увлеченный собственным расследованием, Толик не потрудился дать знать сотрудникам «Глории» о своей поездке в Раменки. Зачем?

Когда Толик выволакивал с балкона моток веревки, оставшейся от ремонта, зазвонил телефон.

— Ну как, едем в Раменки? — нетерпеливо спросил добровольный экскурсовод, который, если Толик правильно вспомнил, носил прозвище Соник: не то от марки «Панасоник», не то от старинного слова «сомнамбула».

— Спускаться надо аккуратно, — инструктировал он в электричке полубесчувственного Толика. — Пониже пригибайся. Не дыши. Вначале очень противно, потом привыкнешь… Я, правда, не уверен, что нас туда пустят. Там вроде фирма какая-то окопалась. А жаль, классные были катакомбищи.

На них косился весь вагон. Чтобы не фиксироваться на переживаниях, Толик, привалясь щекой к стеклу, созерцал подмосковные города и, в разрывах между ними, поля, дачные домики и пустыри. Погода соответствовала цели загородной прогулки: ветер гнал по небу клочковатые тучи, которые, прежде чем раствориться, обрушивались на станции и на ожидающих поезда пассажиров громким веселым летним дождиком. Пассажиры накрывались дождевиками, похожими на плащ-палатки.

В Раменках Соник отколол номер. От платформы они прошли едва ли не весь город Раменки, чтобы очутиться в поле, где отсутствовали намеки на какое бы то ни было человеческое жилье. Вдали, отделенное пространством летних трав, белело какое-то официальное и, похоже, давно не ремонтированное здание.

Толик совсем упустил из виду, что среди поля, где не было ни души, они со своей веревкой видны как на ладони.

— Вон, смотри, — Соник поучал новичка, — белый дом видишь? Похоже, все еще заброшенный. Так, стало быть, от него…

Рузавин успел еще увидеть рыжебородого человека, который направлялся в сторону Соника… Больше он ничего увидеть не успел. Сбоку закричал Соник. Душная темнота обрушилась сзади, поглотив целиком, и самый молодой сотрудник «Глории» перестал слышать и видеть.

В это самое время Агеев пускал пар из ушей, подкатываясь к прислуге Евгения Пескова. В своем небедном доме, расположенном вблизи знаменитой усадьбы «Архангельское», он содержал целый штат: повар, садовник, горничные — и все они были по-английски вышколенными и неболтливыми, вот досада! Агеев возлагал особенные надежды на горничных, но те, вопреки женскому обыкновению перемывать косточки хозяину и его друзьям, держали языки за зубами. Или, возможно, поблекло с годами фирменное агеевское обаяние? Перепробовав разные подходы, Агеев сумел кое-как законтачить только с поваром. Дружба завязалась с бутылки «Метаксы», вследствие чего Агеев принял повара за любителя алкоголя. На самом деле ему было нужно другое, и, пока Агеев думал, что обрабатывает повара, происходил обратный процесс.

— Ты из милиции? — допытывался повар, худой и узловатый, как бамбуковая палка, с обильной кудрявой шевелюрой, похожий на эстрадного комика, вышедшего в тираж.