Наверняка она задумала нечто особенное, ведь следующая поездка состоится уже в новом тысячелетии, если считать по всеобщему фальшивому календарю. Не знаю, может, во времена далекой молодости это нас действительно воодушевило бы, хотя, если честно, мы тогда вообще не представляли себе, что будем жить в двухтысячном году. Эта дата казалась такой же далекой, как эпоха какого-нибудь Карла Великого. Где мы тогда будем жить и как — счастливо, конечно, как же еще! В детстве никто не думает, что позже все может пойти наперекосяк. Что ты, как говорится, по закону Архимеда, начнешь превращаться в старуху. Спрашивается, не лучше ли помереть молодой? Люди после тридцати постепенно переходят в состояние высохших мумий, в особенности если они ко всему становятся родителями: серьезными, нудными, вечно всем недовольными. Их жизнь прошла. Интересно, моя Булочка тоже так думает?

На закуску у нас — довольно культурная беседа и утиная печень в горшочке. На вкус — нечто тошнотворное, даже не представляю, из чего они это состряпали. Обслуживает нас приторно-слащавый юноша лет двадцати, молоко на губах не обсохло, беспомощный, как щенок, а за ним строго надзирает высокомерный maître с глазами Аргуса. Меняя тарелки, официант уронил мой прибор на пол. Цербер сделал стойку и навострился к нашему столу, но я оказалась шустрее: наклонилась, подняла эту несчастную вилку и с улыбкой протянула мальчонке: «Pas de problème, monsieur».[36]Потому что вспомнила, как однажды нечто подобное случилось со мной. На обеде у Тидьенов, в их священной столовой. Я тогда нырнула под стол, достала упавший нож и как ни в чем не бывало вернулась к еде, но тут на меня напустилась Мамуля: «Этим ножом больше нельзя пользоваться, Доротея! Неужели мать не научила тебя этому?» Я покраснела так, как в жизни не краснела. Маленькая невоспитанная нищенка с дурными манерами.

Наш милый официант тоже покраснел как томат. Обернувшись, я проследила, как он исчез с тарелками на кухне, где его, вероятно, ждет нагоняй. Когда я снова повернулась к столу, Нора смотрела на меня со своей знаменитой покровительственной улыбкой.

— Ты чего?

— Тебе не стоило так смущать бедного мальчика.

Я взяла сигарету из пачки Клер. Спокойно, Додо, спокойно.

— Что же я такого сделала?

— Ну как тебе сказать… — Она жеманно закатила глазки. — Ты так на него смотрела… Правда, Клер? Он совсем растерялся.

Как мне хочется гавкнуть ей в ответ: не твое, дело, на кого и как я смотрю, ты мне не мать, черт побери! Моя мать, впрочем, делала замечания деликатней.

Но Норе все неймется:

— А помните стажера, который вел у нас химию? Как же его звали? Как-то интересно.

— Холефляйш, так? — Из нас троих Клер химия давалась хуже всего, выше «тройки» она не получала — самая плохая ее оценка.

— Точно! Холефляйш. — Нора опять делано засмеялась. — Такой лопоухий. Помните, у Додо от горелки вспыхнули волосы? Она заорала, и кто-то из мальчишек вылил ей на голову стакан воды? Блузка намокла, а Додо была без лифчика. У Холефляйша чуть глаза из орбит не вылезли, помните?

Что за чушь она несет! Уж не думает ли она, что я тогда специально подожгла волосы?

— И что? Что ты хочешь этим сказать?

Она взяла бутылку вина и разлила по бокалам:

— Да так, ничего. — Сама невинность! — Только то, что ты уже тогда привлекала мужчин. Я тебе просто завидую, понимаешь? Твоей силе притяжения.

Это называется фальсификация истории.

— Во-первых, — начала я, — «кто-то из мальчишек» был не «кто-то», а твой ненаглядный Пикеллотти. И я не виновата, что у него крышу снесло. А во-вторых, что это значит — ты мне завидуешь? Это что, шутка века? — Я откинулась назад и едва не задела юного официанта, который принес рыбу.

Нора, поджав губки, дождалась, пока он расставит тарелки. Никаких споров — пожалуйста! — при обслуживающем персонале. Потом взяла вилку для рыбы.

— Почему это он вдруг стал «моим»? — возразила она. — Я никогда не отвечала ему взаимностью, и тебе это прекрасно известно.

— Кстати, что с ним стало? — спросила Клер. — Он вроде бы здорово играл на фортепиано?

— Да?! Разве? — пискнула Нора. У нее проблема с куском налима, который она никак не может нацепить на вилку. Ай-ай-ай, что сказала бы Мамуля?

— Тебе лучше знать, — огрызнулась я. — Для тебя он уж точно сочинял концерты. Твой Пикеллотти.

Она посмотрела на меня каким-то странным взглядом и сказала:

— Ты ошибаешься, Додо. И зря ты этим шутишь. Я правда тебе завидовала. Часто. И во многом.

Ах вот как? Ну хорошо, раз тебе так хочется, ты у меня сейчас получишь, и плевать мне на все.

— А кто у кого увел парня! — заорала я. — Как там насчет твоей силы притяжения, а? Ты не забыла про наш выпускной? Про тот фокстрот?

Она опустила вилку с наколотым на нее ломтиком рыбы и вздохнула:

— Но это же старая история! Я думала, все уже всё забыли. И в любом случае первый танец, который я танцевала с Ахимом, был медленный вальс. У тебя что, неприятности на работе? Ты такая раздражительная…

— Фокстрот, — отчеканила я. — Спорю на что угодно. Скажи ей, Клер!

Клер пожала плечами, глядя куда-то мимо нас:

— Это что, так важно?

Тут бы Норе и заткнуться, но ее явно понесло.

— Ты проиграешь, — сказала она. — Это был медленный вальс. Я уверена. Я все прекрасно помню.

— Ну конечно. Ты все запомнила — только по-своему. Может, ты вообще не уводила у меня Ахима? Он просто упал с небес — и прямо тебе в руки.

Она вздохнула еще раз, пожалуй, слегка театрально:

— Господи! Ты же сама еще вчера сказала, что давно меня простила.

Ее нарочито мученическая мина окончательно вывела меня из себя. Опять она ухитрилась всучить мне крапленую карту! Как это на нее похоже!

— Клала я на извинения! — не поддалась я. — Сейчас речь не об извинениях. Пора выяснить правду. О тебе, обо мне и об Ахиме.

Клер отодвинула тарелку:

— Слушайте, может, вы как-нибудь попробовали бы выяснить все это между собой? С глазу на глаз?

Ну конечно, ей неохота присутствовать при скандале. И правильно, она-то здесь ни при чем.

Но Нора проигнорировала брошенный Клер спасательный круг. Вот глупая корова.

— Извини, Клер, но нам действительно необходимо выяснить все до конца. Здесь и сейчас. А правда заключается в том… — Она перевела взгляд на меня и на миг умолкла. Знаю я эти штучки. С такими вот идиотскими искусственными паузами она, наверное, привыкла разговаривать со своим муженьком. — Правда в том, что я вовсе не уводила от тебя Ахима. Он просто влюбился в меня, вот и все. Мне было очень жаль. Тебя.