Вне зависимости от того, каково правильное описание конкретного конфликта, принцип толерантности должен быть выдержан и применительно к настоящему контексту, тем более если мы решили сосредоточить внимание на телесных особенностях и на одежде. В этом смысле армия являет собой исключение из общего правила. Основания, на которых я берусь это утверждать, носят сугубо функциональный характер. Армейская дисциплина предполагает предельную униформность жизненного стиля. Таким образом, эта униформность обретает вполне удовлетворительное обоснование, и попытка сопротивляться ей требует достаточно веских причин, таких, к примеру, как опасность нарушить принцип свободы вероисповедания, что мы видели ранее в случае с длинными волосами солдата-сикха. Применительно к рок-культуре логика должна быть иной. Разница заключается в том, что в рок-культуре приверженность к определенному стилю ношения волос есть вопрос моды, а не принципа. Сегодня длинные, завтра короткие. Волосы (или отсутствие таковых) играют в рок-культуре свою значимую роль, но один стиль может сменяться другим. В отличие от рок-культуры, системы религиозных требований и запретов требуют носить волосы каким-то конкретным способом, не терпящим изменений; каждый, кто нарушает это правило, сталкивается с серьезными последствиями.

Это исключение, сделанное для армии, носит сугубо функциональный характер. Символическая функция военного стиля как символа идентичности и самоидентификации не служит гарантией от «встречных исков» со стороны тех, кто предпочитает другие способы жизни. Иными словами, если люди выбирают военизированный стиль по причинам, связанным не с функциональностью, а с желанием выразить тягу к социальной униформности, то мы имеем дело с актом, характерным для милитаризированного общества. Когда подобная политика переносится из армии в школу, униформность перестает быть функционально обоснованной, как то имело место в армии. Оправдания попыткам ввести квазимилитарную систему телесных знаков в школе нет и быть не может. Применительно к школе никаких препятствий к применению принципа толерантности не существует. В соответствии с моим пониманием принципа толерантности, которым должно руководствоваться достойное общество, в подобном обществе стремлению мусульманской девочки из Парижа носить в школе традиционный костюм следует пойти навстречу.

Впрочем, применительно к этому случаю необходимо сделать одну оговорку. Речь идет о тех случаях, когда в школе введен униформный дресс-код, который воспринимается как полезный инструмент в деле поддержания между учениками ощущения равенства, нивелирования различий, заданных классовым и национально-религиозным происхождением. Бенефициарами подобного уравнивающего дресс-кода, как правило, выступают дети иммигрантов. В тех же случаях, когда подобного дресс-кода в школе нет, запретительные меры, принятые против мусульманской девочки, не оправданны.

Институты достойного общества не должны вторгаться в частную жизнь человека. Существует тесная связь между вторжением в частную жизнь и унижением. Эта связь становится особенно тесной, когда речь идет о вторжении институционализированном. Существуют, конечно же, и личные формы вмешательства в частную жизнь человека, от подглядывания до распространения сплетен, но они скорее касаются степени цивилизованности общества, нежели того, является оно достойным или нет. Ниже я буду сравнивать общества, в которых сплетня есть норма жизни, с тоталитарными обществами как раз с точки зрения природы того вмешательства в частную жизнь, которая свойственна тому и другому. Требование невмешательства в приватные сферы может исходить не только от индивидов, но и от целых институтов или компаний, которые стараются уберечь жизненно важную для них информацию от переноса в область общего знания. Но в данном случае мы говорим о приватности индивидуальной, а не институциональной.

Существует прямая концептуальная связь между понятием о достоинстве и проведением четкого разграничения между публичной и приватной сферами. Демонстрировать публике детали поведения или объекты, относящиеся к приватной сфере, есть действие недостойное. Мне вспоминается один солнечный день в Хампстед-Хите, где лондонцы грелись на солнышке. Там лежали две женщины, одна в нижнем белье – в белом бюстгальтере и трусиках, – а другая в бикини. Сидевшая неподалеку от меня пожилая англичанка пришла в негодование и заявила, что обнажаться так, как это сделала вон та женщина, недостойно.

– А как насчет той, что в бикини? – спросил я.

– Это совсем другое дело, – ответила старушка. – Нижнее белье не для сторонних глаз.

Эта история свидетельствует о том, что восприятие границ между приватной и публичной сферой зависит от конкретной культуры. Пожилая англичанка уже привыкла сосуществовать с тем, что во времена ее молодости выглядело бы скандально, – с манерой раздеваться в парке. Но к чему она так и не смогла привыкнуть, так это к нижнему белью, которое выставляется на всеобщее обозрение, поскольку нижнее белье прочно ассоциируется с интимными частями тела. Границы между публичным и приватным исторически и культурно обусловлены. Зона приватности по-разному определяется не только в зависимости от конкретной культуры или социального класса, но также и в рамках одной культуры в различные периоды истории. Но хотя границы приватного постоянно меняются, само разграничение между сферой, спрятанной от посторонних глаз, и сферой, доступной каждому, не зависит от конкретного общества или культуры. Это разграничение проходит через все культуры. Нет ни единой приватной зоны, которая относилась бы к приватной сфере во всех культурах без исключения, но в каждой культуре существует своя приватная сфера. Эта сфера может быть очень узкой и включать в себя только необходимость соблюдать границы приватной зоны, вступая в половую связь и отправляя естественные потребности, или необходимость закрывать от посторонних глаз интимные части тела, но без нее нигде не обходится.

Утверждение, что любая культура проводит границу между публичным и приватным, есть эмпирическая гипотеза, а не утверждение концептуального характера. Моя уверенность в том, что эта гипотеза соответствует действительности, происходит из знакомства с антропологическими исследованиями обществ, в которых поддержание приватной сферы сопряжено с колоссальными трудностями просто в силу общих жизненных условий, как, скажем, в эскимосских иглу. Во время зимних буранов все живут в закрытом иглу, так что даже обычные телесные потребности приходится отправлять в замкнутом пространстве, однако исследования четко свидетельствуют о том, что люди ухитряются и в этих условиях поддерживать границы приватных зон. Эскимосы крайне неохотно демонстрируют свои половые органы. Сексом они занимаются в полной тишине. Другие телесные отправления также осуществляются так, чтобы никто этого не видел. А еще они ревностно хранят в тайне собственные мысли и чувства относительно других людей и отказываются отвечать на личные вопросы37. Существует тесная связь между приватностью и сексуальностью в том смысле, что в нашей собственной культуре секс считается областью приватной по определению и самой приватной из всех прочих. Это объясняет, скажем, почему рок-фестиваль в Вудстоке как яркое проявление контркультуры бросил настолько отчетливый вызов принятым в нашей культуре нормам, связанным с тем, что сексуальные отношения должны быть скрыты от посторонних глаз. Связь между сексом и приватностью носит не концептуальный, а исторически обусловленный характер. Особая значимость этой связи заключается в том, что к пониманию приватности мы приходим через посредство сексуального поведения, а не наоборот. Связь между сексуальностью и приватностью, между приватностью и скромностью настолько сильна, что мы предпочитаем обсуждать приватность, опираясь на примеры, почерпнутые из сексуальной сферы. Но в настоящем рассмотрении идеи приватности речь пойдет о таких областях человеческой деятельности, которые связаны не только с областью сексуального или даже связаны с ней далеко не в первую очередь. И тем не менее именно эта область остается поставщиком прототипических примеров, полезных при обсуждении приватности.