Существуют две разновидности «работы по правилам» в официальной среде, и обе ставят бюрократию в такие условия, в которых она попросту не может вызвать чувство признательности. Если ваш случай является исключительным, а серьезная проблема, с которой вы столкнулись, требует особого внимания, если вы не умещаетесь ни в одну стандартную рамку, прописанную в правилах, под которые должен подпадать ваш случай, тогда вам наверняка суждено испытать горечь и раздражение из‐за отсутствия персонального интереса, который позволил бы принять во внимание ваши особые обстоятельства. Формалисты, которые будут настаивать на том, чтобы впихнуть вас в прокрустово ложе искусственно заданных стандартов, будут действовать вам на нервы. Понятно, что единственное, чего вам хотелось бы, так это попытки вникнуть в ваш конкретный случай, что могло бы сработать на пользу вам. Если же ваш частный случай будет внимательно рассмотрен, а затем отклонен, к раздражению добавится обида. Вам требуется не просто человеческое отношение, вам требуется желаемый результат. Если же вы полностью соответствуете необходимым критериям, прописанным во всех должностных инструкциях, и заслуживаете некоего бонуса, то нет в мире ничего, что сильнее действовало бы на нервы, чем попытка конкретного чиновника проявить осмотрительность. Даже претензия чиновника на то, что он здесь что-то решает, будет вас раздражать, поскольку дело вполне может кончиться тем, что вам придется признать это его участие и продемонстрировать благодарность за оказанную чиновником «услугу», хотя он всего лишь дал вам нечто, принадлежащее вам по праву.

Если личное отношение не сводится к хорошим манерам и общему дружелюбию, но включает свободу обращения с правилами игры, тогда, пожалуй, бюрократов не стоит критиковать за отсутствие личного отношения. Лично окрашенное отношение не является гарантией отношения человеческого, то есть деликатного. Правила, которые не оставляют места для свободы творчества со стороны того клерка, что ведет ваше дело, вполне могут оказаться более справедливыми, и прежде всего прочего основанными на гражданских правах, а не на милосердии. Но если сами законы дурны или даже бесчеловечны, как в случае с Нюрнбергскими законами, тогда нарушать их во благо жертв – значит совершать доброе дело. Общество с бесчеловечными законами и коррумпированными чиновниками предпочтительнее общества с бесчеловечными законами и добросовестными чиновниками. Личная вовлеченность, достигнутая путем взятки, предпочтительнее беспристрастного исполнения дискриминационных законов. Однако в случае с дурными правительствами прибегать к слишком широким обобщениям не стоит, поскольку коррумпированные чиновники, как правило, предпочитают отыгрываться на тех несчастных, у которых не хватает средств на то, чтобы этих чиновников подкупить. Все хорошие режимы похожи друг на друга, и каждый плохой режим плох по-своему. Зло и обобщения несовместимы.

Вебер активно использовал сопоставление между феодализмом и бюрократией как двумя принципиально различными идеальными типами управления. При феодализме юридические, экономические и организационные функции исполняются одними и теми же людьми, не обладающими ни профессиональной, ни какой-либо другой специализацией. Феодальная администрация живет не на зарплату, а за счет переуступки прав. Идеальная бюрократия, напротив, действует по правилам, которые имеют всеобщий характер (что привело Гегеля к утверждению, что бюрократия стоит на страже общих интересов). Другими словами, существуют правила, одинаковые для всех членов общества. Бюрократия держится на ролях и правилах, а не на персонализированных отношениях.

Все это, как уже было сказано, справедливо в отношении идеальных типов бюрократии и феодализма. Вебер никогда не рассматривал возможность такого чудовищного сочетания, как «феодальная бюрократия» – власть «номенклатуры», государства, которое не заботится ни о ком, кто не «один из нас», но способно проявлять высокую степень личной заинтересованности и заботы касательно особых привилегий для «своих». Это административная система, напоминающая средневековые владения, в которых чиновники низшего порядка зависели от чиновников высшего порядка и были обязаны им вассальной верностью. Феодальная бюрократия – это химера, которая функционирует, опираясь сразу на оба принципа – личных отношений и обезличенных отношений – и формирует в итоге отношения бесчеловечные.

Самая суть унижения – такое отношение к человеку, как если бы он человеком не был. Говорить, что с людьми обращаются как с животными, вещами или машинами, есть принятый способ сказать, что к ним относятся как к существам, лишенным человеческого статуса. Бюрократия дарит нам новый способ сказать то же самое – обращаясь с людьми как с числами или документами. Эти два новых способа восприятия человека, наряду со сравнением человека с машиной, представляют собой формулировки дегуманизирующего отношения к людям. Итак, один из современных способов унижения связан с возможностью воспринимать человека в категориях числа. Крайним выражением этой идеи являются цифры, которые, согласно указаниям немецкой бюрократии, татуировались на руках заключенных в концентрационных лагерях. Имя человека – это ключ к его идентичности, и он ассоциирует себя с ним в самом интимном смысле слова. Заставить человека стыдиться собственного имени – один из действенных способов унижения. Систематический отказ ассоциировать личность с ее именем есть жест стирания идентичности. Метонимическое именование Мэджика Джонсона номером 32 или Ларри Берда номером 33 может, конечно, быть выражением некоей высшей чести, поскольку в глазах баскетбольных фанатов эти номера на майках уже успели превратиться в глубоко личные символы. Но замена имени человека номером в тюрьме есть акт отвержения, отказа ему в праве быть членом общества. И может в конечном счете означать отказ в принадлежности к роду людскому. Таков смысл восприятия людей в качестве чисел.

Возможным ответом на это может послужить утверждение, что в самом обращении с людьми как с существами, лишенными человеческого статуса, нет ничего нового. Обращение с людьми как с числами можно поставить в один ряд с теми случаями, когда с людьми обращаются как с животными, поскольку домашних животных метят, выжигая на них клеймо в виде цифры. С другой стороны, здесь можно увидеть сходство с теми случаями, когда людей трактуют как машины, поскольку автомобили тоже принято различать по номерам.

Для того чтобы подчеркнуть специфику обесчеловечивания через трактовку человека в качестве числа, нам следует провести разграничение между отвержением и отсутствием признания. Возможно, это разграничение окажется приемлемым не для всех39. Когда человек понимает, что с ним обращаются как с числом, это может означать для него, что все те личные качества, которые он привык считать ценными, не принимаются как таковые и что его воспринимают как анонима, человека, лишенного имени. То есть обращение с человеком как с числом может выражать скорее травматичное для самооценки нежелание его признавать, чем унижение. Но меня заботит более радикальная форма обращения с человеком как с числом, которая выражает отказ признавать его частью человеческого рода и тем самым наносит удар по его чувству собственного достоинства и, следовательно, порождает чувство унижения.